– Вот повезло-то, Дарданелла, такую училку дали – закачаешься! – выражал он свои бурные эмоции. – И красивая, и умная, ещё и английский знает. Обалдеть можно!

– Лопухов, ты что-то не очень уважительно отзываешься об объекте твоей новой страсти: училка. Во-первых, она для тебя не училка, а Анастасия Геннадьевна, хотя бы потому, что старше тебя минимум лет на десять. А во-вторых, куда подевалась твоя романтика?

– Не придирайся к словам, Дарданелла. Случайно вылетело, от переизбытка чувств. У меня, между прочим, потом в голову сразу пришли стихотворные строки. И если бы ты не перебивал меня, то даже узнал бы какие, – обиделся на критику друга Пашка.

– Так-так-так, очень интересно послушать. Может, из Пушкина: «Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя, одна в глуши лесов сосновых, давно-давно ты ждёшь меня»?

– Дарданелла, у тебя просто потрясающее умение всё высмеять. Ты можешь проделать такой номер с любыми, даже самыми благородными порывами, – возмутился поведением Лёшки Лопухов. – Во-первых, Анастасия Геннадьевна ещё совсем не дряхлая, если ты сам не заметил. А во-вторых, мне вспомнились совсем не эти строки. С удовольствием бы прочитал, только такой толстокожий бегемот, как ты, всё равно в них ничего не поймёт, – съязвил Пашка.

– Я буду очень стараться, Паш. Читай же, публика просит. «Спой, светик, не стыдись», – подбодрил его Калинин. – Ну? Чего ты ждёшь, аплодисментов?

– Да уж. Если от тебя чего-то и можно дождаться, то только ножа в спину… в фигуральном смысле выражения. Твоё счастье, что я сегодня добрый, – пояснил Пашка своё намерение всё-таки приобщить Лёшку к прекрасному. Хотя, на самом деле, ему просто хотелось похвастаться знанием стихов, которые он сам прочитал в случайно кем-то обронённой любовной записке. Так как в записке было указано одно лишь имя адресата, точнее, адресатки, – Катя, то Пашка не смог сделать то, что диктовали его благородные порывы, а именно вернуть записку. Вешать объявление о находке на школьное расписание Пашка тоже не стал, решив, что это не этично и он, того не желая, может раскрыть чью-то тайну. Выбросить записку у Пашки не поднималась рука, поэтому он её сохранил, а стихотворение выучил наизусть: должна же быть хоть какая-то польза от находки. – Стихи! – громко произнёс Пашка и приступил к декламации:

Среди планет, в мерцании светил,

Одной звезды я повторяю имя,

Не потому, чтоб я её любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,

Я у неё одной прошу ответа,

Не потому, чтоб было с ней светло,

А потому, что с ней не надо света, –

на одном дыхании прочитал Пашка.

– Красиво. Это чьё?

– Не знаю, кого-то из великих.

– Это я и без тебя понял, – ответил Лёшка. – Но молодец, что хоть себе не приписал. Хотя я бы всё равно не поверил… И что, ты теперь хочешь прочитать их Улыбайкиной?

– Да, а что в этом такого? Женщины любят стихи.

– Ничего такого. Только переведи сначала на английский, а то вдруг она не поймёт. Она же сегодня ни слова по-русски не сказала, – пошутил Лёшка.

– Очень смешно. Ха-ха-ха. Прибереги свои шуточки для других, а над своими чувствами я не позволю смеяться, – грозно глянул на Калинина Лопухов.

– Постой, Пашка. А как же Добротина? Ведь ты говорил, что твоё сердце навсегда принадлежит ей, «этой потрясающей, интеллигентной и умной женщине». Или я что-то путаю?

– Не путаешь. Добротину я и сейчас люблю и уважаю. Но как ты не можешь понять, Лёха, что сердце творческого человека не может принадлежать одной женщине? Оно принадлежит всем женщинам мира сразу.

– А! Ну, тогда дальнейшие вопросы отпадают, – отступился Калинин.