Виталий опять шмыгнул носом, но от дискуссии предпочел воздержаться.

Несколько мгновений утонуло в тягостной молчанке – только длинные сквозняки волнами плескались по рубке от коровьих вздохов старосты Белоножко. Наконец положительный человек и надежда курса сказал:

– Я семечницу не брал. Честно.

Чин-чин мучительно вывернул голову и снизу вверх уставился на него:

– А чего ты решил, будто я решил, будто это ты? И, кстати, что это у тебя с рожей?

На Виталиевой щеке растопырилось багровое пятно сложной конфигурации.

– Это Ленка, – снова вздохнул обладатель пятна. – Это я её попросил отдать программу.

– А чего ты решил, будто это она?

Виталий объяснил почему. Чин-чин немедленно взъерепенился:

– Ну вот, теперь этот старый гад… – он обернулся к интеркомовскому микрофону и повторил раздельней и громче: – Старый гад, понятно?! Вот теперь он начнёт уськать нас друг на друга, а вы и рады стараться… Хоть бы подумал, ты, псих: даже захоти она сдемократить эллипсеты, так это ж ещё надо знать, как они выглядят!

– Ну, по-моему ты уж совсем её за не знаю кого держишь, – обиделся положительный человек. – Не может же она до сих пор…

– Может, может! Эта секс-аннигиляция кроме своих причёсок ничего не… О, легка на помине!

– А я тебе, Чин, кофе принесла, – вполголоса сообщила секс-аннигиляция, входя и воровато оглядываясь. – А то ты свой утренний не допил, а в нём умереть сколько полезного для мозгов.

Чинарёв изобразил на лице благодарность и принялся устраивать огромную дымящуюся чашку на подлокотнике. Тем временем Леночка удостоверилась, что Изверова в рубке нет, и осмелела:

– Так вот это и есть здешний комп? – презрительно осведомилась она, вперив надменный взор куда-то между монитором и дисплеем внутреннего контроля.

Чин-чин фыркнул: «Что я говорил?!» и неприлично заржал. Виталий поскрёб затылок. Леночка окатила обоих ледяной волной из пары своих карих бездонных омутов и заявила с достоинством:

– Просто я не знала, что они до сих пор бывают такие большие. Все, которые я видела, были маленькими. И зелёными. А этот серый.

Чинарёв на её заявление отреагировал странновато. Он вдруг изогнулся невероятнейшим образом, без малого просунув голову меж Халэпочкиных колен, и застыл, пристально глядя вверх.

Виталий подумал, что несчастный студент спятил, или поражен внезапным параличом, или то и другое разом.

Леночка проявила больше догадливости. Поскольку юбки на ней не было, а наличиствующее одеянье мимолётному взгляду вполне могло показаться тоненьким слоем краски, то единственным, подо что мог пытаться заглянуть обладатель древнегрекоегипетских мускулов – это косынка. Сообразив всё вышеизложенное в течении микросекунды, Леночка мило зарделась и произнесла:

– Ну потерпи, ещё не готово. Вечером всё увидишь.

– Ленок, ты способна на подвиг? – Чин-чин не изменил позы, и голос его пресекался от напряжения.

Леночка зарделась ещё милее:

– Смотря ради кого… то есть чего.

– Ради меня! Ты могла бы ради меня пожертвовать самым святым?

– Прыткий какой! – пролепетала Леночка в крайнем смущении. – Вот так тебе сразу возьми и жертвуй… Приличные люди сначала знакомятся с родителями, ухаживают… Объясняются… Ну… Ну, хорошо. Только не здесь же и не при нём, – она коротко глянула на обездвиженного Виталия, который вполне бы сгодился для надгробного памятника Заветной Мечте.

– Именно здесь и при нём, – нежно произнёс Чин-чин, распрямляясь, и вдруг гаркнул так, что даже Белоножко вмиг утратил незыблемую монументальность: – Снимай платочек, горе моё!!!

Единственно, чему папа-директор сподобился выучить своё достойное чадо, так это беспрекословно повиноваться руководящему рявку. Пальцы Леночки моментально вздёрнулись к косыночному узлу.