Соня находит уместным спросить:

– Поток СМС. Любимый пишет? Или военные действия?

– Военные действия. Развод, блин, – Рита отвечает с досадой и останавливается, чтобы набрать ответ.

– А-а-а. Сочувствую, – Соня останавливается чуть в стороне и от нечего делать разглядывает пейзаж. Взгляд скользит по вершинам гор, по макушкам деревьев, огибает мыс, выступающий в море, и останавливается на черном пиратском флаге, что трепещет на ветру, пытаясь сорваться и полететь. Флагшток укреплен на крыше ангара, которая становится видна, когда осока пригибается под порывами ветра. Соня привстает на цыпочки, и ей даже удается рассмотреть, как недалеко от берега покачивается серф с ярко-бирюзовой, как ее шарфик, полосой на парусе.

Сердце начинает колотиться. Парус, ветер, волны! Одна мысль о том, что это может быть возможно и для нее, сводит Соню с ума. Она тянется вверх, хотя уже готова бежать туда, но вдруг ногу сводит судорогой, и Соня, вскрикнув, падает на песок.

Рита сочувственно морщится.

– Что с ногой? Петровна сказала, что ты попала под трамвай.

Соня усмехается.

– Уже донесла Петровна?

Боль отпускает, и Соня некоторое время отдыхает от нее. Рита садится на корточки рядом.

– Да вот, утром сказала.

– Ну да. Трамвай, – вздыхает Соня. – Она любит его, он любит другую, а потом приходит трамвай. С большой буквы «Т» , и она прыгает с седьмого этаха. Надо было повыше выбрать место, но не было времени.

– О, боже!

– Да все уже. Все позади, слава богу. Год целый прошел. Теперь я могу жить и без него. И даже неплохо. Скучно только. Как в пустыне. Как будто ненастоящее все. Получается, вроде не только он мудаком оказался, а вообще весь мир фальшивый. Но раз я не увидела, как он меня обманул, значит, я и другого обмана не вижу. Так ведь? Прикольно. Вот я сейчас иду, а эти акации меня обманывают. Прикинь? Вот эти акации обманывают меня! И осока меня обманывает. И песок, и море.

Они поднимаются и продолжают путь.

– А у меня в разгаре мой трамвай, – вздыхает Рита. – В разгоне. Мать его разэтак!

Соня замечает черный пиратский флаг на фоне моря.

– А что там, не знаешь?

– Серфстанция, кажется.

– Серфстанция? – посторяет Соня завороженно. – Круто. Пойдем туда!

– Нет. Это не по мне, – качает головой Рита.

– Ладно. Я потом найду вас, – говорит Соня, устремляясь на флаг.

– Давай, – Рита машет ей рукой. – Хорошо, что ты приехала! Хоть не такая тоска.

Пиратский флаг, трепеща над ангаром, обещает свободу от боли. От всех болей – телесных, душевных, умственных. От боли жизни и от боли смерти.

На песке перед ангаром стоит рыночный зонтик, под ним раскладной столик, за которым сидит Джонни, набриолиненный брюнет в расцвете сил. Его лицо могло бы быть типичным лицом голливудского кота, если бы в нем не было чего-то по-русски печального. Эта печалинка делает лицо Джонни несовершенным и человечным.

Джонни почти тридцать, он уже растерял изрядную часть возможностей, и ему пора вступить в период равновесия. Все его яблони уже посажены, надо только выбрать, с какой потом, в старости, собирать плоды. Но в садоводстве жизни важны исходные условия: грамотный садовник и подходящая погода. Не всем везет одинаково.

Муха вытаскивает на берег парус и, отсоединив его от доски, уносит в ангар.

Солнце блестит на черных волосах Джонни, бликует в черных стеклах очков. Джонни говорит с кем-то, прижав трубку к уху:

– … Что ты говоришь? И что мы делали в твоем сне? Ты была в черных чулках? О! Это сводит меня с ума. Да, как договорились. Да-да! Все нормально. Не волнуйся, Котеныш.

На пустой стул садится возбужденный после серфа Муха. У него в руке затертый, захватанный пальцами «Максим». Мухе восемнадцать, и он еще в том прекрасном возрасте, когда ребенка в человеке больше, чем взрослого, когда возможностей еще больше, чем реализованностей, и жизнь еще удивляет. Поэтому Муха листает журнал «Максим» и с интересом рассматривает женские тела. В его возрасте женское тело – это Америка, которую уже миллиарды раз открывали прежде, но каждый мужчина должен открыть ее заново.