– Не хочу! – Понимаю, что, стоит мне увидеть ее, и конец.

– Смотри!

– Не буду! – Поднимаюсь. Лужа, разросшаяся до размеров моря, липнет к ногам, но я бегу, отдирая ступни от красно-бурой поверхности, сзади раздается мелкий цокот, это предатель-глазок, возмущенно вереща, пытается меня догнать. Лара зовет, просит обернуться, заглянуть в лицо…

Нет!

Лестница заканчивается стеной! Но я разбегаюсь и проваливаюсь сквозь стену. Немного больно, зато писк и глазок вместе с Ларой остались в подземелье. Бегу дальше, а, вдруг, им тоже удастся пробежать СКВОЗЬ? Передо мной расстилается мир-поле, разделенный пополам черной рекой, если ее пересечь, меня не догонят. Река твердая, по ней легко бежать…

Сбоку кто-то возмущенно заревел. Плевать!

Огромная лиловая астра назойливо тянет ко мне свои щупальца руки. На личике ее возмущение и обида. Астра хочет поговорить со мной, но я очень-очень спешу.

Убегаю от астры.

Щупальца обвивают колени, и я падаю.

Больно!

Темно!

Астра расцветает лицом Тимура. Это нечестно, и я, чтобы не видеть его, закрываю глаза.

Несмотря на лед, которым обложили тело, оно начало разлагаться, о чем свидетельствовали сине-зеленые пятна да специфический запах. Жаль, конечно, что девушку похоронили, было бы любопытно сравнить характер ран. Федор, который с демонстративным рвением, сопровождал начальство, перекрестился и пробормотал что-то про душу мятежную, покоя ищущую. Камушевский был молод – двадцать четыре года только и исполнилось, а выглядел и того моложе, или, может, виной тому удивленное выражение лица. Сколько не вглядывался Аполлон Бенедиктович, не обнаружил и следа страха, которому надлежало бы быть, если бы Олег и вправду с оборотнем или зверем встретился.

– Ишь как погрыз. – Заявил Федор, бочком подвигаясь к деревянному ящику, в который запихнули тело. – И горло, и грудь… Страх.

Аполлон Бенедиктович попробовал отогнуть застывшую руку. Вид глубоких, рваных ран на груди приводил в смущение: на следы звериных укусов не похожи, скорее складывалось впечатление, что тело полосовали тупым ножом.

– Сразу, видать, повалил и в горло вцепился, – со знанием дела произнес Федор, – а уже потом, когда их светлость упали, и когтями по груди прошел!

– Может быть, может быть. – Аполлон Бенедиктович переключил внимание на горло покойного. На первый взгляд рана нанесена звериными клыками, но у волка не может быть клыков такого размеру.

– Оборотень, ваш сиятельство, как есть оборотень, вон и крестика не нашли, видать с собою унес.

– Не нашли, говоришь?

– Не нашли. Еще Елизарий Палыч подивились, когда князя обмывали, что без крестика он нательного, как нехристь какая, прости, Господи. – Федор перекрестился.

– А больше ничего странного не было?

– Было. Олег, они лихие были, шебутные дюже, на ярмороке той на спор с рогатиной на медведя вышли и завалили, и в имении постоянно веселье шло, забавы всякие, а тут, перед самой охотой, словно отрезало, ни в городе не показывались, ни на охоту не выбирались, точно подменили их. – Высказав крамольную мысль, которая, по-видимому, давно не давала покоя, Федор примолк, с испугам глядя на начальство. А ну как оное гневаться начнет? Или обвинит во лжи аль в оговоре на покойного князя? Но Аполлон Бенедиктович спокойно предположил.

– Боялся?

– Не может такого быть! Олег Александрович ничего не боялись!

– А оборотень?

– Ну, – Федор смутился, – его всем Камушевским боятся положено.

Тимур, устроившись на лавочке у подъезда, пытался мысленно выстроить разговор. А поговорить нужно, девочка сама не отступится. Она ведь и тогда, на суде, билась в истерике, требуя высшей меры. Это она сказала, будто бы видела, как Тимур вернулся в квартиру. Ей поверили.