– Тебе легко говорить это, но поставь себя на моё место.

– А я и ставлю себя на твоё место и думаю так, как этого требует здравый смысл, девочка моя.

Она лишь махнула рукой и, проехав мимо стеллажей с книгами, заметила:

– А это зачем? Ценности в них никакой.

– А знания? Когда-нибудь Виктория почитает, узнает, что есть такой мир, узнает его историю. Здесь только летописи.

– Я бы предпочла, чтобы она не знала о другом мире и о том, что её отец и мать оттуда родом.

– Но почему?

– Она родилась здесь, она дитя этого мира, и я не хочу, чтоб она грезила тем, что стало недоступным. Пусть живёт нормальной жизнью – вырастет, окончит школу, выучится на врача или учителя. И пусть никогда не узнает, что её мать виновна в гибели многих тысяч человеческих жизней.

– Ты уже начала мыслить мерками современного общества, – Стрижевский вздохнул, – ты словно губка, поглощающая огромные объёмы информации, твой характер под её влиянием перестроился. И жить тебе с этими воспоминаниями будет тяжело, если ты не научишься воспринимать их как сон.

– Я бы рада считать произошедшее со мной дурным сном. Но сидя в этой инвалидной коляске, – Лита в сердцах ударила по ручкам, – я не могу отвлечь себя, как Чарред, играя с ребёнком. Мне остаются лишь книги, и я хочу читать не любовные романы, а то, что поможет мне здесь.

– Это пройдёт, ты справишься с воспоминаниями и страхами ради своего ребёнка.

– Я постараюсь.

Лита протянула руку к эфесу сабли и осторожно дотронулась до потёртой кожаной обмотки. Затем, пальцы медленно обхватили рукоять.

– Ты прав, ничего особенного.

Рука разжалась, так и оставив саблю на подставке. Стрижевский довольно улыбнулся и, подмигнув, направился к двери.

– А где медальон? Я его не видела?

– Его Николай вроде положил в коробку с летописями монахов храма Лабека. Поищи на полке с книгами. Этот ящик ни с чем не спутаешь.

Иван Сергеевич вышел, а Лита снова подъехала к книгам. Толстые фолианты и свитки аккуратно расположились на нижних полках, но ничего похожего на ящик среди них не было. Она подняла взгляд выше – так и есть, он стоял на самом верху, зажатый между двух массивных томов в переплётах из бронзы и дерева.

Можно было бы попытаться достать его копьём и скинуть вниз, но не разобьётся ли от этого корпус шкатулки. Выглядел он весьма древне, покрытый тёмным налётом, и не было понятно, сделан он из металла или дерева. «Надо встать», – подумала вдруг Лита. – «Я смогу, лишь бы эта штука была не слишком тяжёлой».

Женщина поставила коляску на тормоз, чтобы та не откатилась назад и схватилась обеими руками за стойку стеллажа. Поморщившись от уколовшей спину боли, она подтянулась, встала на ноги и прижалась к полкам, чтоб немного отдышаться. «Слабеть стала», – подумалось ей. Ноги, ещё очень слабые, предательски подрагивали – одно неверное движение, и она упадёт. Осторожно отпустив одну руку, Лита протянула её вверх.

Пальцы коснулись сундучка, нащупали щель между корпусом и крышкой и вцепились в какой-то заусенец. «А теперь осторожно…» – прошептала она и потянула его на себя. Но то ли сундучок был слишком тяжёлым, а может его сильно зажали стоявшие с боков книги, но пальцы соскочили с заусенца, до крови расцарапавшего один из них.

Лита негромко ойкнула и сунула пораненный палец в рот. Затем осторожно опустилась в коляску, достала из кармашка платок и замотала им рану. Можно конечно позвать Стрижевского, либо дождаться, пока придёт Чарред, но упрямая натура взяла верх. Лита поставила коляску к стеллажу боком, снова встала, подтянувшись за стойку. Только на этот раз она, помогая рукой, поставила левую ногу на сиденье коляски, после чего, подтянувшись за верхнюю полку, встала на коляску второй ногой.