– Не будем о Мороке… Что говорят об имперцах в бухте?

Асавин надеялся, что кто-то из сумрачной братии воспринял их, как новый рынок сбыта. А там можно и весточку передать.

– Что говорят? А ты как думаешь? Что хрен моржовый и тот полезней, чем кучка островных педиков. Поскорей бы попереубивались там с Фуэго, то-то будет радость.

Тьег скривился. Асавин горько усмехнулся. Да, наивно было бы полагать, что в сумрачной братии попрут против воли герцогов, а она была на удивление единодушной.

Не успел блондин опомниться, как алхимик уже вычистил миску и отодвинул на край стола, задумчиво глядя на толстую моль, барахтающуюся в складках портьеры.

– Благодарю за угощение, – сказал он. – Не пропадай надолго, иначе начинаю переживать, не сдох ли ты.

– Твоя забота мила моему сердцу, – усмехнулся блондин. – Я же как кот, всегда возвращаюсь туда, где кормят.

Лонан посмотрел на него. Взгляд был неожиданно печальным.

– Что ж, ярких дней тебе и твоему племяннику, – сказал он, – а мне пора, столько всего нужно сделать…

«Точно помирать собрался», – подумал Эльбрено, провожая взглядом бордовую мантию.

– Асавин… – прошептал Тьег. – Ты надеялся на местных бандитов?

– Дааа, – протянул тот, махнув рукой девке с подносом. – Но Лонни, хоть и умник, знает не всех. Хочу поговорить еще с парочкой толковых людей.

– Обязательно здесь? – пробормотал парень. – Отвратительное место.

Девица подошла к столу и ловко, как кошка, поймала моль.

– Милая девушка, кувшин вина, пожалуйста, – Асавин повернулся к Тьегу. – Зачем скитаться по всему городу, когда знаешь, куда приходят нужные тебе люди? Не забивай себе голову. Знание может погубить.

– Незнание тем более, – парировал парень. – Скажи, если возникнут проблемы и потребуется мое содействие. Не стоит беречь меня, я не сахарная голова… и не тепличная розочка.

Наивность и детская простота этого мальчишки не переставали поражать блондина. От неизбежного ответа его спас перелив эспарсеры. Музыкант сидел на стуле, коричневый, как буйволиная кожа, вьющиеся черные волосы стянуты в тугой хвост, а руки с закатанными по локоть рукавами ласкали гриф и переливающиеся струны. Соло взмыло под потолок и устремилось вниз. Ладони застучали по дереву, отбивая простой ритм, и Асавин увидел женщину, танцующую меж столов. На ее смуглой коже пестрели синие узоры, а из одежды было несколько полосок ткани. В обеих ее руках поблескивали плоские чаши. Женщина улыбалась и ловко двигала руками, спина у нее была такая прямая, словно она проглотила рапиру. Тьег заворожено уставился на почти обнаженную фигуру с гибкой змеиной талией.

– Асавин, что это? – спросил он.

Блондин вольготно устроился на стуле, пожирая женщину глазами.

– Ритуал, древний, как сама Ильфеса. – объяснил он. – Танец с чашами. Девушка символизирует мир. Ее груди – это высокие горы, синие узоры – реки. Она полна жизни и плодородия. Черная чаша – тьма, белая – свет. Смотри, – он указал на бородача, что с улыбкой бросил монетку в белую чашу. – Чья сторона перевесит, тот и победит.

Собирающая монетки девушка поравнялась с Тьегом и Асавином. Блондин отметил, что лоб ее был скрыт пестрой повязкой, а глаза алчно поблескивали. Завороженный ее танцем Тьег уронил монетку на горку белой чаши. Ухмыльнувшись, Асавин начал по одной отсыпать золотые кругляшки в черную, пока не выстроил небольшую пирамиду. Глаза девушки блеснули еще азартней.

– Что ты делаешь? – изумился Тьег. – Зачем в тьму-то?

– Смысл танца не в победе одной силы над другой, а в гармонии, – объяснил Асавин, провожая женщину взглядом. – Мир должен находиться в равновесии, и добиться его очень непросто. Я уравновесил чаши, и мир, похоже, доволен, – он подмигнул обернувшейся танцовщице.