Танец мотылька Диана Билык

– Проснись!

Молоко перед глазами медленно расступается: вижу едва различимые силуэты и очертания незнакомой комнаты.

Где я?

Белые стены, облущенный грязный потолок, на окнах вместо штор – пыльные тряпки.

– Вставай! – слышу настойчивый шепот над головой.

С трудом поворачиваюсь. Тру холодными пальцами слипшиеся веки и пытаюсь разобрать, кто говорит. Ко мне склоняется черноволосая девушка. Локоны свисают на белоснежный халат, будто символ Инь-Ян. В руках у нее блестит что-то длинное. Резкий запах спирта, хлорки и крови раздирает ноздри, и я стараюсь дышать нечасто.

Зажмуриваюсь и пытаюсь спросить, что происходит, но не слышу себя. Слабый хрип вырывается изо рта и клокочет в груди.

Что со мной?

Скрип и шорох раздражают слух до зубной боли. Девушка приподнимает меня и, подперев спину подушкой, усаживает выше. Движения ее точные, выверенные, будто ей приходилось это делать тысячу раз.

– К тебе посетитель. Приходи в себя.

Молча киваю.

Я осознаю, что в больнице. Но почему? Чтобы разобраться, вспоминаю, что было «до».

Расталкивая локтями толпу, я бежала на остановку со всех ног и не чувствовала усталости. Сбивая с ритма, за спиной неистово болтался рюкзак. На повороте пуанты, что лежали внутри, врезались в лопатки. Не обратила внимания на боль – привычная. Я должна успеть…

Маршрутка подъехала быстро. Когда я влетела в душный салон, за мной медленно закрылась дверь, будто захлопнулась крышка ловушки.

Дальше цельная картинка дробится на сегменты и пузырится, как пластик, брошенный в огонь. Перед глазами мельтешат воспоминания-слайды.

Что-то холодное и твердое впилось под ребро. Я смешалась с людьми, оказалась придавлена их телами и обрывками-обломками вещей. Последний рывок авто бросил меня вперед. Сильно ударившись грудью, я вцепилась в чью-то руку и успела сложиться вдвое, прежде чем крыша вогнулась и сдавила людей. Бурая пелена внезапно застлала глаза и окунула меня в темноту.

Осознаю, что случилось непоправимое, и резко выгибаюсь. Простреливает тело, с губ срывается крик, больше похожий на вопль.

Девушка-медсестра терпеливо придерживает меня, пока я трясусь. Черные волосы падают мне на плечо.

– Спокойно, все хорошо. Все уже хорошо, – шепчет она. – Попей. У тебя губы потрескались, – протягивает мне стакан и насильно прижимает холодное стекло ко рту. Зубы неприятно цокают, и мне кажется, что крошится эмаль. Я испуганно гляжу в глаза медсестры и, кажется, утопаю во мраке: такие они черные.

Отстраняюсь и вдавливаюсь в подушку. От паники меня бросает в неуемную дрожь. Девушка переворачивает стакан и держит мой затылок. Горькая жидкость льется в горло, проталкивая горечь ниже и глубже. Часть сплевываю, но медсестра, приподнимая пальцами подбородок, запрокидывает мою голову, и я непроизвольно глотаю остаток.

– Вот и умница, – говорит темноволосая, дохнув на меня ароматом персикового йогурта, и хлопает одобрительно по плечу. Едва касаясь, но мне становится легче.

Девушка подбивает подушки и отклоняет меня назад, как куклу. Я взвизгиваю от пронизывающей острой боли под грудью. Дышу шумно, точно старуха. Мне страшно.

– Без паники. Ты в рубашке родилась, милая, – наконец, медсестра отходит к окну. Черные локоны свешиваются на спину и трепещут, будто ленты на сквозняке. Девушка распахивает тряпье, похожее на занавески. Пыль соскальзывает с ткани и расплывается в воздухе мелкими частичками, словно крохотными бабочками. Солнечный свет режет глаза и заставляет зажмуриться.

– Кто-то выжил? – шепчу обессиленно. По щекам медленно сползают слезы: они, как кислота, разъедают кожу. На миг перестаю дышать. Острее физической боли может быть только осознание необратимости.

Девушка неторопливо поворачивается. Замечаю какие тонкие у нее брови и темные радужки. И понимаю все по глазам.

Она протяжно выдыхает и оставляет вопрос без ответа.

Закусываю губу, чтобы не закричать. Жжет и горит в груди, и вот-вот вместо воздуха из легких польется лава. Соленый вкус растекается по языку. Дышу. Пытаюсь дышать.

Не место мне здесь.

Перед глазами пролетают сотни бессвязных картинок: капли пота на крыльях носа, рукав закатанной рубашки водителя – белой, как первый снег, слипшиеся волосы, грязные пакеты, объемные сумки, букет малиновых гербер, полумрак, синие верхушки сидений, блики солнца на зашторенных окнах маршрутки. Затем к картинкам прибавляется звук: шуршание колес, мерный говор пассажиров, девичий смех в конце салона.

Гул голосов резко обрывается миллисекундной гробовой тишиной. Слух взрывает высокий девичий писк. Он смешивается с визгом тормозов. Удар, и меня выбрасывает в проход. Несколько переворотов. Мир крутится в бешеном брейк-дансе, я чувствую в своей ладони чью-то руку. Яркий всплеск. И тьма.

Смотрю в потолок и быстро моргаю, чтобы прогнать видение. Помогает, но сердцебиение уже не остановить. Оно напоминает мне стрелу безысходности и обреченности, что сорвалась с натянутой тетивы и летит в цель-судьбу.

– Ну, что? Готова? – вырывает меня в реальность голос медсестры.

– К чему?

– Да посетитель пришел. Я же говорила, – девушка отходит в сторону, хватает худенькими пальцами спинку кровати и глядит в мое лицо так смело и настойчиво, что на секунду кажется давней подругой. Но потом я всматриваюсь и понимаю, что обозналась.

Киваю неуверенно: сейчас не хочется никого видеть. Я даже знаю, кто пришел. Подозреваю. Меня сковывает ледяным страхом и липкая холодная капля сбегает под ворот рубашки. Смахиваю остатки слез, теперь они кажутся мне не горячими, а наоборот – мерзлыми, колючими и острыми, как стекло. Остается надежда, что это родные пришли, а не мой личный враг.

Девушка суетится около меня. Подтягивает к кровати подставку с капельницей, неприятно шаркая обувью. Хмурюсь. От переизбытка эмоций кожа на щеках натягивается и зудит. Все раздражает: свет, гул из коридора, шорох подошв, даже собственный стук сердца кажется лишним.

Хочу спрятаться в ладонях и натыкаюсь пальцами на широкий пластырь на щеке. Изучаю, веду рукой выше и ловлю еще один на лбу. Что это? Тяну себя за волосы: сбились, грязные, скомканные и похожи на затасканный коврик. Медный цвет потускнел и напоминает обмазанные кровью нитки для вязания.

– Есть зеркало? – умоляюще гляжу на медсестру.

Она щелкает ногтем по стеклу пузатой бутылки, прокалывает резиновую крышку и устанавливает ее вверх тормашками, а затем мотает головой.

– Не стоит. Не советую.

– Что там? – прощупываю бугорки нос, губы. Все на месте, но словно другое. Я – не я. Шероховатое и опухшее.

– Заживет, но сейчас лучше не смотреть. Отеки и все такое. Ты и так на взводе. Сейчас капельницу поставим. Часок полежишь, успокоишься, поговоришь с психотерапевтом. Тогда – пожалуйста, смотри. А то мне на дежурстве не хватает только истерик. И так чуть ли не взвод отправили в морг.

Меня трясет от ее прямоты.

– Не нужно лекарства… – шепчу я. Коробит сам запах больницы, а думать о том, что по венам потечет непонятное вещество – это вообще кошмар. – Я хочу видеть врача, узнать, что мне прописали.

– Как это? – девушка склоняется надо мной и осторожно прощупывает вену на внутренней стороне локтя. Затем отпускает меня. – Ладно. Через час Зуев обещал зайти, тогда и поставлю. Ты пока поговори со следователем.

– С кем? – вырывается у меня непроизвольно.

– Сейчас увидишь. Если что – зови. Я в коридоре – услышу. Больница переполнена, прости, что тебя положили в этой каморке. Палат свободных совсем нет. Врачи на операции, так что на посту только я. Кстати, меня Лизой зовут.

Я хочу спросить связались ли с моими родными, но не успеваю. Девушка исчезает за дверью, вильнув густым хвостом, и еще какое-то время я слышу ее шаги: точные и ритмичные, напоминающие чечетку.

Долго смотрю под дверь. Солнце из коридора веером лучей заползает в палату. Или каморку. Да: повезло так повезло.

Меня вдруг подкидывает от острого осознания.

Я не успела на кастинг! Столько готовилась, и все в тартарары. И это ужасней, чем сама авария и гибель людей. Да, я – эгоистка. И танцы для меня – все.

Отодвигаю горловину сорочки и смотрю под одежду. Туловище перебинтовано, грудь в синяках и кровоподтеках. Нет-нет-нет! Это не может сломать меня. Я все равно буду танцевать! Хоть все ноги переломайте – все равно! Буду ползать на карачках, но пуанты не брошу. Ни за что!

Сцепляю зубы и мычу от злости на себя. Как всегда, не уследила за временем. Отвратительная привычка. Боже, что я сделала не так? За что такое наказание? Не за опоздания ведь? Но для себя решаю, что задержалась так в последний раз.

Откидываю одеяло и осматриваю ноги: куча ссадин, царапин и синяков, но с виду целые. Прощупываю колени: даже не больно. Фух! Отлегло. Валюсь на подушку, морщась от прострелов под грудью.

Слышу шаги. Укрываюсь, подтягивая одеяло чуть ли не на подбородок. Страшно.

Свет на полу преломляется, затем дверь медленно выступает вперед.

Не дышу. Стук сердца врывается в виски гонгом. Только не он! Только не он!

В палату заходит седовласый мужчина. Одет просто: классические брюки кирпичного цвета и светлая рубашка с короткими рукавами. Жара продолжается. Это здесь холодно, как в могиле, а на улице – лето в самом разгаре.

Я облегченно выдыхаю. Не он.