– Да ты не дрейфь, – словно прочитав его мысли, успокоила Ленка. – Никто ничего не узнает. Заведующая ЗАГСом – моя клиентка. Мы договорились: она оформит все прошлым годом, а другая моя клиентка – паспортистка – тоже обещала задним числом тебя прописать. А я им за это бесплатно красивые ногти нарисую. Тебе и ходить-то никуда не надо: дашь мне свой паспорт, а я сама все сделаю. Организуем – комар носа не подточит. Ну как, выручишь?

– Можно, я немного посоображаю? – Попросил Лёнька.

– Можно, только не долго, – разрешила Ленка, неожиданно обняла его, крепко и сочно поцеловала в губы, засмеялась, – это тебе аванс! – и ушла, как всегда, соблазнительно покачивая бёдрами.

«Казак с того дня замолчал, захмурел, борща не хлебал, саламаты не ел»… – выразил своё состояние обалдевший Лёнька, вспомнив любимую кедринскую балладу, хотя та трагическая история с материнским сердцем не имела ничего общего с этим «авансом». – Ну, какой из меня, нафиг, казак!»

Нет, повзрослевшая Ленка ему, действительно, даже очень нравилась, но он не знал, можно его тягу к ней назвать любовью – большим, высоким и светлым чувством, как он себе это представлял. Если не врать себе, то это скорее было каким-то темным, дурманящим мозг влечением, вызванным, как он где-то вычитал, естественным в его возрасте сперматоксикозом. К двадцати двум годам он не имел реального опыта отношений с женщиной, и в его частых стыдных снах Ленка была единственным и главным действующим лицом.

Может, потому и тянуло его к ней – вроде как в благодарность за испытанное ночами потрясение, об участии в котором она, разумеется, не подозревала. А у него и язык бы не повернулся ей в этом признаться. Даже под пистолетом.

Фиктивный брак, о котором она просила, эти ночные его переживания не превращал, конечно, в реальность, но делал его фантазии как бы законными. И на следующее утро он перехватил Ленку на привычном месте под аркой и молча передал ей паспорт. В ответ получил от нее еще более долгий и сочный «аванс», от которого он чуть было не опозорился уже наяву, отчего он резко отпрянул от прильнувшей к нему девушки.

– Ты чего как нецелованный? – Удивилась Ленка. – Стесняешься, что ли? – Засмеялась, показав ровные белые зубы.

– Зато ты смелая! С кем это ты такой храбрости набралась? – Обиделся Лёнька.

– Дурачок ты, Лёнька, и не лечишься! Мы ж теперь с тобой, как нас когда-то дразнили, тили-тили тесто – вроде жених и невеста, пусть и не всамделишные. Но про нарошность же никто не знает, правда? – И уже серьезно добавила, – спасибо, Лёнь, ты меня здорово выручаешь.

Хотя свидетелей этого их разговора вроде бы не было, вечером вездесущие бабули на лавочке словно специально ожидали возвращения Леньки после лекций, чтобы засыпать ехидными вопросами:

– Что, попался, голубок? Все-таки охмурила тебя эта шалава? Ох, Лёнька, гляди: наплачешься ты, помяни наше слово! Когда свадьба-то?

– Ну, какая еще свадьба? – Попытался он отбиться. – Если насчет Ленки, так вы ж знаете, что мы с ней с детства дружим. Только дружим, и все.

– Ага, знаем мы эту вашу дружбу! Видели, видели, как ты с ней обжимался.

Спорить с бабулями – последнее дело. Но с этого дня он перестал подкарауливать Ленку по утрам. Но не из-за приставаний старых сплетниц. Причина была более прозаичная и уважительная – сессия, которую надо было сдать на пятерки, чтобы не лишиться президентской стипендии, позволявшей ему обходиться минимальной помощью родителей. А спустя месяц и вовсе, оставив ключи от квартиры соседям и даже не попрощавшись с Ленкой, уехал к отцу с матерью. Вместе с родителями побывал на море в Римини, съездил в Рим и Венецию, и вернулся заканчивать институт только в конце августа. На удивление, все каникулы те самые сны его не тревожили или он их просто не помнил, хотя о Ленке и ее поцелуе вспоминал чуть ли не каждую минуту…