Я повернулась сказать что-то Джемме, и тут мой разбухший живот опоясала острая боль. Маленькая рука расправила на мне ткань передника, как будто стараясь утишить боль. Я взглянула на смотревшую на меня снизу вверх Джемму, все еще молчаливую, все еще обезображенную шрамом, но уже во многом излеченную. Ее глухие рыдания, длившиеся месяцами, настолько затихли, что Леда стала пускать ее в кухню, где на девочке отражался свет ее улыбки. Я подумала, что они нашли друг в друге мать и дочь, в которых они нуждались. И хотя между ними сложилась прочная связь, когда я была поблизости, Джемма цеплялась за мою юбку в безмолвном обожании.

– Спасибо, Джемма. Это еще только первая схватка. У нас еще много времени. – Я могла лишь надеяться, что это было так. Нам еще многое нужно было сделать.

Закрыв здоровый глаз, Джемма сосредоточенно нахмурилась и начала медленно проводить рукой по моему животу, определяя очертания ребенка. Я не знала, сколько она почерпнула из материнских наставлений и какова была у нее доля интуиции. Как бы то ни было, она скоро стала для меня бесценной помощницей, всегда зная, когда было время тужиться и когда отдыхать. И каким матерям нужно было строго приказывать, а каких только утешать.

Я высунула голову в открытую дверь, испытывая потребность наполнить легкие свежим воздухом. Мне нужно было найти Джеффри и дать ему знать, что время пришло. В феврале мы потеряли мертворожденного мальчика, такого крошечного, что он даже не был похож на человека. Он родился в ночной горшок, и Джемма достала его и приготовила для погребения рядом с его братом Джейми. У меня было сильное кровотечение, и Леда уже сказала Джеффри, что он должен быть готов со мной расстаться. Он от меня не отходил, держа меня за руку, словно желая передать мне свои жизненные силы. И это ему удалось.

Он едва мог выносить вид моего живота, как только подтвердилась моя беременность. Я ежедневно молилась, чтобы мое тело не предало меня, чтобы я родила здорового ребенка, чтобы успокоить его страхи. Но для нас обоих боязнь разлуки всегда была ощутимой, комок льда, устраивавшийся под одеялом по ночам и за столом с нами по утрам.

Похлопав Джемму по плечу, я вышла на холодный декабрьский воздух, потирая руки выше локтей, чтобы согреться. Я искала глазами Джеффри, его высокую широкоплечую фигуру всегда можно было отличить в толпе работников и соседей, приходивших к нам на помощь, как это делали и мы на их фермах. Но вместо Джеффри я заметила Натэниела Смита. Я не видела его с тех пор, как приняла здоровых мальчиков, родившихся у его работниц прошлой осенью, вскоре после того, как Джемма поселилась у нас. Но я не удивилась, увидев его сегодня. На небе тяжело нависли серые тучи, готовые разродиться дождем, и мы боялись, что при таком холоде дождь может легко превратиться в снег. Джеффри хотел зарезать свиней и повесить мясо в коптильне до того, как упадет первая снежинка.

Я наклонила голову в знак приветствия, и только потом заметила, что он смотрит не на меня. Я оглянулась и увидела Джорджину, медленно идущую из дома по направлению к кухне. Она была одета как для церкви, и я поняла, что помощи от нее в кухне не будет. После смерти прошлым летом нашего отца она поселилась у нас с Джеффри, в спальне напротив нашей, которая когда-то была детской Джейми. Она выглядела прелестно, щеки ее порозовели от холода, зеленый капюшон оттенял глаза. Я с удивлением заметила на ней красные кожаные перчатки, в прошлом месяце подаренные мне Джеффри на день рождения. Они попались ему в Саванне, и хотя мы едва сводили концы с концами, купил их, потому что это был мой любимый цвет.