Лист выпал из моих похолодевших пальцев. Я поколебалась, прежде чем взять в руки третий листок. Мне смутно послышался шум подъехавшей машины, но я не могла остановиться.

Третьим изображением был рисунок пером молодой женщины в полный рост. На ней было длинное платье, вероятно, самого начала девятнадцатого века. Шляпку – капор – она держала в руках, и ветер развевал его ленты и вздымал ей юбки. Она стояла босая, видимо, на песке, у края воды, подбирающейся к ней сзади. У меня перехватило дыхание, когда, взглянув на рисунок попристальней, я заметила там, на расстоянии, корабль с парусами. Мой взгляд скользил по ее лицу – волосы падали ей на лоб, большие миндалевидные глаза и высокие скулы были изящны, однако тонкий носик был слишком вздернут, чтобы она могла считаться красавицей. Но в целом это было, несомненно, лицо, привлекающее внимание. Я вглядывалась и вглядывалась в рисунок. В глазах женщины было что-то немое, но в то же время говорящее. Что-то говорившее о любви, потере и покорности судьбе. Но было и еще что-то, даже помимо вопроса, который она, казалось, хотела задать. Запах пепла щекотал мне горло. «Я тебя знаю». Эти слова всплыли у меня в мозгу вместе с уверенностью, с какой ощущаешь боль или голод.

– Ава?

Обернувшись, я обнаружила в дверях Тиш. Она смотрела на меня озабоченно. Рисунок выскользнул из моей руки на пол, и я быстро опустилась на софу.

Она нагнулась и подняла рисунок.

– У вас в лице ни кровинки, а на лбу капли пота. Вы здоровы? Хотите, я позову Мэтью?

Я покачала головой:

– Он на работе. Со мной все в порядке. Только… – Я показала на рисунок, который она держала в руках, надеясь, что, взглянув на него, она все поймет, так что мне не придется объяснять то, что я в любом случае объяснить не могла.

Тиш села рядом со мной на софу и внимательно поизучала рисунок минуту-другую, прежде чем откинуться на подушки.

– Так вы их нашли… А я о них совсем забыла.

Я удивленно на нее взглянула.

– Разве вы о них знали?

– Случайно. Я была в Брунсвике. Там есть мастерская, и я увидела там Адриенну, она заказывала рамку и держала в руках эти листки, объясняя мастеру, чего она хочет. Разговора у нас не получилось – она дала мне понять, что не хочет сейчас разговаривать.

Тиш отвернулась, осторожно постукивая пальцами по картону, как будто ей не хотелось продолжать объяснения. Но потом она снова повернулась ко мне:

– Неделю спустя она умерла, и я об этих рисунках и раме совсем забыла…

Я кивнула, ничего не понимая.

– Я нашла их случайно. Хотела посмотреть рисунок поближе, сняла его, а потом, вешая раму на место, порвала заднюю часть бумаги.

Она держала рисунок на коленях, поглядывая на него.

– Это не похоже на обычные ее работы, но это определенно ее стиль. И ее подпись. – Тиш указала на инициалы в правом нижнем углу.

– Она мне кажется знакомой, но я не знаю почему, – сказала я. – Вы знаете, кто бы это мог быть?

Тиш покачала головой.

– Нет. Но мне она тоже кажется знакомой. Как будто я уже видела где-то ее изображение. Может быть, в книжке?

Я отвернулась. Мне было не по себе. Как мы могли быть знакомы? И почему я ничего не могу больше вспомнить об этом?

– Там еще есть рисунок дома – под другим углом, чем на картине, – и текст песенки. Я не могу понять, зачем их понадобилось прятать. Слова песенки мне знакомы – я думаю, я слышала их раньше, на ту же мелодию, что и колыбельная, что пела мне моя мать, «Спи, дитя».

Тиш наморщила брови:

– Я и не знала, что существуют разные тексты…

Я взяла листок со словами и протянула его Тиш, наблюдая, как она читает про себя строчки, отбивая такт на колене.