Толпа ахнула. Тем же, кто, по удаленности, не разглядел происходящего на холме, участливо передают шепотом. Запоздало волнами ахает и лес.

Жрица подняла отрезанную косу над головой. Обводит взглядом людей по холму.

– Народ мой любимый! Дар вам. Берегите. Буду с вами. Всегда! Заботиться буду о вас, где бы ни была! Всегда! После смерти обращусь к вам духом. Обещаю вам! Клянусь!

Первыми отзываются в чувствах женщины. Без стеснения плач полетел вверх к воротам. Пчелиный улей загудел, разворошился, распался на части. Решительность сменилась полным замешательством. Цепь звонкой бронзой пала на тропу.

– Почто нам савроматы! Где они, а где мы! – как перебранкой в ссоре, адресуясь не только к вождю, но и к собранию.

– Нам-то как? – чуть не плача, поверх загрустивших голов голосит густой баритон.

– Ты ж не человек. Ты Богиня! Наша. Мать-Богиня! – крик поднимает какая-то затуманившаяся в растрепанных волнениях женщина, в немалых годах, по голосу судя. Странные слова, в согласии, дважды вторят хором.

– Не можешь покинуть нас! – шаткими голосами отзываются мужчины. Лес ухает недовольными совами. Верховная жрица кладет к ногам отрезанную косу. Надевает убор положенными в церемониях двумя рывками: от живота до глаз и на голову. Улыбается. Вздыхает. Плавно, не спеша, короткими шагами идет вниз по холму к народу племени.

Вождь с нескрываемой грустью следит за красным убором. Соленая вода, так некстати, сквозь ресницы мешает видеть. Расплывается в красно-золотые круги высокий расшитый убор. Покачивается золотыми стрелами среди растрепанных голов да и исчезает в реке восторженных людей.

Конец зимы. Империя Чжоу. Великий город Шан

– …Народ мой многое в несправедливости претерпел от чжоусцев. Превращают мужчин в рабов. На полях Шан заставляют работать. Принуждают женщин наших. Грабят поборами торговцев. Хотя несхожи мы с вами обличьем, но потомки все ж одних кровей. Родня! Пришлые мы, как и вы. Много поколений назад прибыли с севера, откуда и вы сейчас… – Силой налитый одноглазый воин говорил сбивчиво и торопливо. Лицо справа налево пересек давний шрам, от брови до нижней губы. Уродливый след удара клинка развел части лица багровым рубцом. Оставшийся левый глаз белел, как выкатившееся яйцо. Озирался часто, через слово заглядывал жадно в чужие глаза, пытаясь понять настроение незнакомых правителей могущественного врага.

В шатре, вокруг очага с костром, двадцать командиров, старший из них по власти и званию занимает почетное место в раскладном кресле с золотым тиснением в середине шатра. К нему и обращался перебежчик. Командиры большей же частью стоят, заслоняя ковры и шкуры зверей, развешанные на стенах шатра. Вождь врага молчаливо, не перебивая, слушает. Пригнул голову. Лица не видно за длинными косами каштановых волос – только островерхий черный убор вождя степных племен, с золотыми бегущими оленями да навершием – головой хищной птицы. Муж ворошит костер древком дротика.

– Клянусь честью моего народа! Откроем северные ворота, те, что сохраняем. Ночью, по условленному знаку, отворим. Как увидите огни на башне – выступайте. Отряды ваши захватят стену. Потом спящий город. Ратники же наши с вашей знатью скрытно займут, без штурма, цитадель на горе. По переулкам живо выйдем в тыл охране дворца. Город падет. Обещаю! Падет! Императора Ю-Вана выдайте нам. Обменяем живого или мертвого на щедрый выкуп у сына-наследника. То будет ваша союзная благодарность. Больше ничего не надо. Победа общая…

Вождь поднял правую руку, прерывая поток сбивчивых слов.

– Ладно вещаешь. Замысел твой нам интересен. Быструю победу сулишь? – покачал головой. – Конец войне? Дай обдумать. – Вождь пришлых народов поднял голубые глаза. Твердый, ясный взгляд. Дротик прекратил ворошить угли. Перебежчик намерился было что-то поспешно возразить, однако, осекшись на полуслове, поклонился и вышел из шатра. У очага остался лежать его меч в ножнах.