– Джильберге… Джильберге… – застонала Тукель, поддаваясь наконец ласкам любовника. – Любимый мой Джильберге, мой мерзавец!..

Шильтбергер повалил кичик-ханым в мягкую и сухую траву под чинарой, привычными движениями стал раздевать ее. Отдаваясь ему, Тукель потеряла голову, но еще до того, как все было кончено, веселые мысли о Зумрад и Мухаммеде заскакали в ее мозгу.

– Обещай, что ты ничего никому не расскажешь! – сказала она немцу, винные испарения которого уже были ей милы, потому что он сделал ей хорошо.

– У-у, мы-мы-мы! – отвечал он сквозь туман наслаждения.

– Обещай, что не скажешь никому про Зумрад и Мухаммеда.

– Обещаю-обещаю!..

– Клянись Аллахом!

– Аллахом.

– Клянешься?

– Да клянусь, клянусь!

Наконец, отстонав и откинувшись в сторону, он, лежа на спине и сладко потягиваясь, спросил:

– А почему никому не говорить?

– Да ты что! С нее же кожу сдерут!

– За что?

– Как за что! За измену, конечно!

– А-а-а! Теперь только до меня дошло. Это же та, которая у вас там самая новенькая.

– У вас там! – фыркнула Тукель. – Именно что у нас там. Молодец Зумрад! Представь себе, когда ее приводят к господину, она так ревет, что он только жалеет ее и никак не трогает. А тут – на тебе! А Мухаммед-то хорош! Не знаю, правда, чего он в ней нашел. С таким бы и я не прочь при луне…

Конец ознакомительного фрагмента.