Одна из них при ударе отскочила к её ногам. Лиля подняла осколок, уже понимая, что увидит.

«…время вышло» – и дебильно ухмыляющийся смайлик вместо точки.

Из угла комнаты донёсся долгий тоскливый скрип.

Лиля затравленно оглянулась.

Старое кресло из тёмного ротанга слегка раскачивалось, будто кто-то только что с него встал.

Так, ну хватит! Все эти странности заходят уже слишком далеко!

Она сделала глоток воды, выдохнула и медленно подошла к качалке. Но едва протянула руку, как кресло тут же застыло.

И Лиля застыла, причём мгновенно. Буквально заледенела. Внутри сиденья лежал лист бумаги с начертанной от руки фразой «Здесь выхода нет». Буквы выглядели странно угловатыми, стилизованными под руны.

И тогда она закричала и выскочила за улицу.

Рванула со всех ног, куда глаза глядят. Недалеко, правда, отбежала. Некуда тут было бежать, кругом туман, туман, и ничего, кроме тумана.

Задыхаясь, Лиля остановилась у кривой ивы, росшей метрах в тридцати от дома.

Сердце колотилось так, что звенело в ушах. Она обхватила ствол дрожащими руками, чувствуя под пальцами шершавую кору.

«Дыши. Просто дыши. Это нереально. Этого не может быть», – твердила она себе, ощущая, как рациональные объяснения рассыпаются, утекают, словно песок сквозь пальцы.

Галлюцинации как побочка от лекарств? Возможно? Да, конечно! Вот только она, хоть убей, не могла вспомнить, когда в последний раз видела здесь хоть какие-нибудь таблетки, а тем более их принимала. С другой стороны, месяц в одиночестве, да к тому же в таком нехорошем месте, мог свести с ума кого угодно, так что галлюцинации всё ещё не стоит снимать со счетов. И тогда запросто можно допустить, что в этом сумеречном состоянии она сама написала ту дикую записку и подложила в кресло. Логично? Ещё как!

А что, если…

Лиля прищурилась, осенённая внезапной догадкой. Что, если её намеренно притащили сюда под видом лечения, а на самом деле просто используют втёмную и ставят какой-то антигуманный эксперимент? Наверняка ещё и камер везде по дому напихали, наблюдают, как она тут мечется, и смеются. Мерзавцы!

Она погрозила кулаком в сторону дома. Погодите, вот только бы выбраться оттуда, будет вам такой эксперимент, что самим психиатры потом понадобятся!

Но вода… Эта странная жажда… И туман, в котором бродят призраки с лошадиными мордами…

Лиля резко выпрямилась, сжала кулаки. «Хватит! Я либо схожу с ума, либо… Либо это какой-то скотский эксперимент, и всё, других объяснений нет! Но выбираться отсюда в любом случае нужно!»

Она подняла заплаканные глаза в небо. Там всё было как обычно: серо, тускло, без малейшего намёка на просвет. Облаков разве что стало больше, чем утром. Тяжёлые, кучевые, всех оттенков серого, они медленно наползали друг на друга, ещё ниже опуская и без того безнадёжное небо.

Лиля потянула к носу высокий ворот оливкового свитера. Запахнула куртку, обхватила себя руками крест-накрест – и решительно шагнула в туман.

Хотят шоу? Сейчас им будет шоу!

Она набрала полную грудь воздуха и запела громко, нарочито фальшиво:

– А нам всё равно, а нам всё равно!

Голос поначалу дрожал, но с каждым словом становился увереннее. Она продвигалась всё дальше в туман, продолжая немузыкально орать:

– Станем мы храбрей и отважней льва!

Шла, не разбирая дороги, топая по мокрой траве. Песня, глупая и бессмысленная, наполняла лёгкие воздухом, а тело – странной решимостью.

– Устоим хоть раз в самый жуткий час!

Лиля уже почти бежала, распевая на всю округу:

– Все напасти нам будут трын-трава!

Дурацкий припев пришёл сам собой, но кроме него, ничего больше не вспомнилось, поэтому она продолжила самозабвенно орать по кругу одно и то же. С каждым повтором из неё словно бы выплескивалось что-то застоявшееся, неживое, лишавшее воли и сил – и на душе становилось хоть чуточку, но легче. Она не знала, как далеко ушла от дома, да и знать не хотела. Возможно, уже бесповоротно потерялась в этом инфернальном тумане, но ей было всё-рав-но! Трын-травой нахлобучило, не иначе.