Бей или беги.

Оба варианта одинаково хороши для не умевшей ни бегать, ни драться.

Что ж.

Сказки надо бы помнить.

Сюжеты давно закончились. Число комбинаций всего, что может с тобой произойти, ограничено жёстко: и хорошо, если их будет тридцать, может быть вовсе четыре. Так что на всякий пожарный – помни все сказки. Вполне может статься, что ты проживаешь одну из них.

Судьба приходит, взяв напрокат тело какого-нибудь незнакомца. Переодевшись нищими и калеками, инкогнито навещают героя цари, волшебники, маги. А иногда (в тех же сказках), обернувшись прохожим, приходит и Смерть. Волшебные истории любят взаимоисключающие параграфы, этим они и живут. Какой убийца, услышав: «Нет, не надо меня убивать, а лучше накорми и напои», повинуется приказу?..

Сюжетов всего-то тридцать один.

Сюжетов всего четыре.

Сюжет всегда лишь один, и ты тоже, и ты – это он.

Меньше всего в тот момент Яся думала о сказках и думала в принципе, но тем не менее громко произнесла:

– Не подходи.

И удивилась, когда человек в самом деле замер.

говорит Яся

Беспокойство кипело внутри, переплавляясь в страх, – и в одну секунду он перестал быть моим, перетёк в незнакомца. Кажется, я так умела всегда, но почему-то забыла и сейчас со странным спокойствием думала: этот человек боится меня, это его руки и ноги делаются ватными, его начинает колотить озноб, его же заботой становится выбор из двух вариантов: бей или беги.

Или всё же наоборот?

В какой-то момент мы стали как сообщающиеся сосуды: спроси кто, где моя рука, где его – не смогла бы ответить наверняка, и его / мой озноб резко сменился жаром, и его / мои обмякшие руки налились тяжестью, когда я наконец поняла: из двух вариантов он не предпочитает побег. Навязанный страх породил в нём злобу, и непонятно, что было бы дальше, если б он не заметил что-то над моей головой и не сделал бы шага назад.

Воздух вмиг ожил – поднявшийся ветер откинул с глаз чёлку, взметнулись к потолку мёртвые бабочки, всполошилась пёстрая птичья стая, плотное облако из мельтешащих нестройно крыльев и клювов.

Луч падает на один глаз, и тот мигом теряет цвет, в упор таращится голым зрачком, как гвоздём прибивает к месту.

Звякнув, нож выпал.

Кое-как прорвавшись сквозь стену из перьев, я споткнулась о какой-то кирпич, рассекла кожу на колене, поднялась, опёршись на ладони – на них остался песок, – и поспешила оттуда прочь.

…следом вышла вальяжно большая белая птица.

– Что ты такое? – спросила я.

Птица хитро сощурилась, и я протянула к ней руки.

Отряхнув их сперва от песка. Она чистая, эта вот птица.

Никто ведь не гнался, но Яся бежала прочь, свернула за угол, всё бежала, бежала, не обращая внимания на саднившую боль в ноге и возмущение сидевшей за пазухой птицы, которую от быстрого нервного бега подбрасывало вверх и вниз.

Под ногу попался камень.

Яся едва не споткнулась вновь. Остановилась, взяла камень и, не раздумывая, запустила в пустое холодное небо – и смотрела долго, ждала, пока упадёт. Уже и шея затекла, и перед глазами, напряжённо пялящимися в небеса, замелькали огненные пятна.

Камень так и не упал.

Соседка, губы поджав, косится на разбитую коленку, видит грязные разводы на бледном лице – провезла ненароком рукой, на вздувшуюся за пазухой куртку. Соседка пытается вызвать очищающее чувство стыда.

– В церкви была, – учтиво кивает ей Яся и поднимается по лестнице с видом, будто за ней тянется королевский шлейф – да если бы и тянулся, показался б соседке хвостом.

Соседка подумала, что девчонка заигралась для своих лет. И пошла обсудить со знакомой: вот Яська-то с прибабахом, куда смотрит её-то мамаша. Оно и понятно, что отец сюда больше не ездит. Наездился, значит. Он ещё молодой – точно будут нормальные дети.