Он вздохнул и пошел умываться. Дочь давно взяла на себя домашние хлопоты и уход за единственным мужчиной в доме. В ванной его ждали чистые футболка и шорты. Пришлось лезть в душ, хотя тело и мозг просили только одного – лечь и спать, сегодня можно без снотворного. Все-таки два дежурства подряд перебор, а завтра он в дневную смену, а потом опять дежурства по полутора суток. Когда Альбина в прошлый раз ушла, дочь осталась с ним, справедливо заметив, что его почти никогда не бывает дома, и она может делать все, что захочет. Альбина тогда устроила скандал, но он видел, что жена была обрадована, а скандал был для поддержания статуса-кво. В этот раз Альбина просто ушла, страшно подумать, сколько уже прошло времени, сколько раз она уходила и возвращалась к ним. А ведь они до сих пор женаты, лень разводиться.

– Ты устал, – Оля с тревогой смотрела на него, сидевшего за столом у окна – это было его место, которое не смел занимать даже кот. Пожалуй, кота не хватало ему больше всего. Очередной побег жены привычно ранил, но Максим Сергеевич умел не замечать эту боль. Кот умер два года назад, а миска и когтеточка до потолка так и стояли в углу стандартной кухни напротив холодильника, чтобы хитрый британец мог контролировать его содержимое и требовать оставить ему сосиски или колбасу.

– Устал, – он слабо улыбнулся. – Лучше расскажи, как у тебя дела?

– Да у меня все хорошо, – Оля одарила его широкой улыбкой, став ненадолго той веселой девочкой, радующейся солнцу, дождю, ветру, снегу, морозу и слякоти, не знающей страха перед взрослыми, но осторожной и иногда задумчивой. Оля увидела это в его глазах и крепко обняла, с тоской посмотрев на когтеточку. – Мне иногда кажется, что он просто спрятался. Ладно, не бери в голову, а то пропишешь мне какой-нибудь фуфлофен.

– Таких не держим, но сначала себя заколю.

Оля вернулась к плите, незаметно смахнув крупные слезы, надеясь, что он не заметит. Но это было не так, и Максим Сергеевич видел каждую ее слезинку, понимая, как на самом деле тяжело дочери с ними, со школой, со сверстниками. И как он уже стар и беспомощен, чтобы помочь ей, хотя бы советом. А давно ли он стал Максимом Сергеевичем? Давно ли сам себя стал так называть, потеряв последнюю ниточку с тем молодым и молчаливым парнем, жившим в нем долгие десятилетия. Он никак не мог понять, почему окружающие его воспринимают всерьез, прислушиваются к нему, ведь внутри него был все тот же неуверенный и сомневающийся, но упорный юноша, который исчез сам, внезапно, как резко кончается детство, когда ребенок сталкивается с настоящей болью или трагедией, когда родители уже не могут ему помочь, когда никто не может ему помочь.

– Мама заходила, – она поставила перед ним тарелку с салатом и котлетами, густо измазанными домашней горчицей, как он любит, чтобы глаз выдери.

– Как у нее дела? – без эмоций спросил он, наливая чай из заварочного чайника, чифирь, как ворчала теща. В целом она была неплохая женщина, если бы не ворчала по каждому поводу.

– Не знаю. Выглядит хорошо, а, по-моему, ей хреново, – Оля села, не снимая фартук.

– Котлеты ешь, от белков не толстеют.

– Не хочу. Я пока готовила, три съела. Пап, я не вру, могу рыгнуть, сам почуешь, – она надулась, желая изрыгнуть огриковскую отрыжку.

– Не надо, охотно верю, – засмеялся он. Детская игра в огриков была их маленькой семейной тайной. Дома можно было вести себя как хочешь, в допустимых рамках.

– Она с тобой хотела увидеться, ну и со мной немного. А ты опять не пришел вовремя. Знаешь, как ее это разозлило! Я по глазам видела. Она хотела с тобой поговорить, готовилась, наверное, вот и разозлилась.