«Ты где был?» встретил его гвалт недовольных голосов дома. Он ещё не успел ничего ответить, как дружный хор завопил: «Нам надо поговорить!».

«Ты куда идёшь?» – настаивали голоса, наседая, наперебой высказывая что-то, о чём он забыл, как же он мог! А что он должен был сделать? Он пытался понять суть, но не мог.

В комнате уже ждал верный кот, сидя у плевательницы. Кот был встревожен, шипел на всех. Он подошёл к нему и погладил друга, кот жалобно промяукал, прижавшись к его ноге. Резко зазвонил телефон, жена долго говорила с его директором, как легко они нашли общий язык. Он посмотрел в плевательницу, дно было уже не блестящим, ему показалось, что она до краёв наполнена вязкой серо-белой массой. Он подумал, что надо ее помыть.

«Куда ты пошёл! Мы не закончили!» завопили голоса, он пытался увидеть лица, но слышал только голоса и рты, которые их извергают.

Кот забежал к нему в ванную, и он закрыл дверь. Вязкая дрянь не хотела выливаться из плевательницы, он налил себе на брюки, на пол, пока выливал её в унитаз. На одно мгновение он пришёл в себя, поняв, что держит в руках пустую урну, а брюки и пол сухие и чистые. Мгновение, и голоса ворвались внутрь, в дверь застучали, и он, пытаясь убежать, лёг в ванную. Кот прыгнул ему на живот, готовый к драке. Плевательница была в руках, он попробовал и надел её на голову, сразу стало тихо и легко. Он улёгся удобнее, кот тоже успокоился, приняв обычное положение лёжа. Пальцы сложились в два детских револьвера, он вложил дула в рот и выстрелил. Как же хорошо, больше никого, тихо, никогда, пока не выбьют дверь, пока не отдадут в психушку.

Дверь пришлось выбить, после двух часов угроз и криков, стало понятно, что что-то случилось. В ванной он лежал неподвижно, холодный, еле дыша, а на животе спал последним сном верный друг, последний в его жизни.

Максим Сергеевич стоял под табличкой «Место для курения» и смотрел на снег. Что-то из далекого детства просыпалось в нем при виде молодого снега, быстро терявшегося в серости равнодушного города. Сквер выглядел еще унылее, чем обычно: голые деревья жалобно поскрипывали на ветру, возникавшему из ниоткуда резкими и злыми порывами, черно-серая земля, лишенная листвы по «стандарту», и больше ничего. За забором гудели машины, не желая уступать набережную, борясь друг с другом – глупая борьба ради борьбы. Когда-то и он стоял там же после вечерней смены, злясь и ругаясь, тратя жизнь впустую. Альбина так и не бросила привычку ездить на работу на машине, возвращаясь домой уставшей и злой. И так год за годом, десятилетие за десятилетием.

«Рита проснулась», – написала Евгения Николаевна. Поговорить с пациенткой за весь день ему так и не удалось. После разговора с ее матерью он полчаса приходил в себя, занимаясь отчетами, а потом Рита уснула. Наверное, первый спокойный сон за всю неделю.

Он бросил погасшую сигарету в урну, надо бросить уже курить, а в какой раз, в сотый? Подсчитывая неудавшиеся попытки, он пошел в отделение. Этому методу самоуспокоения его научила мама школьного друга, предлагая посчитать что-нибудь и без разницы что, лишь бы голову занять. Поэтому он считал машины, птиц, стук дождя, букву «ы» в тексте и много чего еще. Как странно, что самое лучшее остается в детстве, какое бы оно не было, а взрослые несут за собой, тянут телегу психологических травм и неудач, немного радости и много-много грусти, которую сложно даже оценить или понять, чем она вызвана. Грусть об ушедшем, грусть о содеянном и брошенном, забытом. Груз у всех разный: у кого-то полна телега, кто-то тащит один-два мешка грусти, но телега у всех одна и та же – закостенелая взрослая идентичность, определенная домом и обществом, то, как ты должен выглядеть, как должен думать и действовать, если должен действовать. В основном ты должен следовать, быть послушным и лояльным, а тянет эту телегу твое настоящее я, забитое и забытое. И стоит многих сил, чтобы отбросить эту телегу, оставить ее в колее и пойти через поле в лес, как символ тайного, сложного и запутанного. Определенно у него начинался очередной невроз, жаль, что он так и не научился транквилизироваться компьютерными играми, а алкоголь он сильно ограничивал уже двадцать лет, бросил малоэффективную терапию за три года до рождения Оли. Дочь подросла, стала умной и самостоятельной, и его помощь особо не требовалась, а он находил в этом успокоение, лучше любого препарата или наркотика в жидкой или парообразной форме. Кальян помогал, но ненадолго, потом становилось совсем мерзко. Права Альбина, запрещая ему курить эту дрянь, а иногда так хочется остановиться, нет, не бросить оглобли телеги, а хотя бы просто остановиться и подышать прелой землей, жидкой глиной и нескончаемой осенью.