– Не буду, надо сначала откормить, а то окощеила совсем.

– Кого откормить? – Лена бесшумно вошла на кухню. После таблетки ей стало гораздо лучше, даже румянец заиграл на щеках, а про сон она совсем забыла.

– Тебя, Елена Кощеевна, кого же еще, – Серега стукнул кулаком по столу. – Пора, собирайся.

– Куда? – недоуменно, но с надеждой спросила Лена.

– Будешь жить в усадьбе Богородских, – ответил Егор. – С этой квартиры надо съезжать. Ты же и удаленно работать сможешь, шеф поймет, он нормальный мужик.

– В усадьбе Богородских, – задумчиво повторила Лена. – Как звучит, это у тебя в халупе, да, Серега?

– А что, у тебя будет личное левое крыло, – обиделся Сергей.

– Да я пошутила, ну, что ты, – Лена звонко поцеловала его, и он покраснел, как раньше, ничего не меняется. – Я согласна. Вы же узнали, кто это, да?

– Да, мы все узнали, – вздохнул Егор.

– Только мне не говорите. Я не хочу этого знать. Пожалуйста, не надо, – Лена чуть не заплакала, но сдержалась, переключив себя на улыбку. – Я хочу уехать прямо сейчас, немедленно!

– Максим Сергеевич, подождите! – медсестра поймала завотделением у выхода. – К нам новенькую везут, просили вас принять.

– Кто просил? Какая смена? – напряженно спросил он, поглядывая на часы.

– Медвежья, – Катя прыснула в крепкий кулак, – и Евгения Николаевна, поэтому Миша за главного.

– Он всегда за главного. В чем суть? По сводке, вроде, пироман какой-то.

– Миша сказал, что хуже. Короче, вы сами все поймете. Он просил не отдавать ее дежурной, – Катя замялась, не решаясь сказать.

– Можешь говорить, я догадался.

– Миша сказал, что она на ней оторвется. Вам побоялся звонить.

– Правильно, сегодня не самый лучший день, – Максим Сергеевич поморщился. Жена вернулась из командировки в Китай, дочь просила скорее прийти, чтобы «мать не сожрала». – Я приму, они же скоро будут?

– Минут десять. Я подготовлю смотровую и шприцы.

– Буйная?

– Миша сказал, что несчастная.

– Тогда готовь. Потом на карантин в обсерватор.

Катя кивнула и убежала. Максим Сергеевич проводил ее взглядом, удивляясь, как такая хорошая девушка задержалась в их отделении. Выйдя на улицу, он позвонил жене, выслушав положенную тираду. Со своим начальником она так не разговаривала, становясь вновь кроткой и ласковой, какой была раньше. Но не этой ласковости не хватало ему, а понимания. Жизнь сложная, особенно с конца зимы, когда он ночевал в больнице, принимая новых постояльцев, а еще он чувствовал, что она ему изменила. Доказательств не было, но Альбина стала чаще задерживаться на работе, приезжая часто к полуночи слегка навеселе. Он этого не видел, пропадая на работе, но видела это Оля. Он все читал в ее больших тревожных глазах, в которых дрожала боль за него и за маму, а он, как всегда, ничего не мог поделать, ничем не мог успокоить эту боль, потому что не хотел врать. Когда родилась Оля, их поздний ребенок, он дал себе зарок никогда не врать дочери. И это было жестоко, но когда Оля перешагнула подростковые терзания, она поблагодарила его за это. Все же дочь получилась гораздо умнее и честнее них, погрязших в застарелых ссорах и недовольстве, наросшим толстой плесенью серо-бурого цвета снаружи и внутри их дома, когда-то светлого и чистого, в который хочется вернуться. Сейчас он приходил домой только ради Оли, после смерти кота там больше никого не осталось.

Как он ненавидел ноябрь. Всю жизнь в ноябре случалось все самое плохое в его жизни, а началось со смерти деда, единственного друга. Максим Сергеевич встал под знаком «Место для курения» и медленно курил, разглядывая тлеющий табачный мусор, терявшийся в подступающих сумерках. Слишком светло для ноября, слишком много огней на улице и здесь, слишком много безжизненного света. Не хватало дождя, но серое небо висело с безразличным спокойствием, вот у кого стоит учиться жизни.