Ма Годфри так и не изменила своего отношения к союзу моих родителей. Мы все научились обходить ее недовольство, даже Па, который тайком отправлял нам посылки с мармеладками и шоколадными конфетами. Ма не должна была об этом знать, ведь она была против любой помощи моим родителям. И, хотя все дети знали о тайном бракосочетании родителей, мы не говорили об этом Ма, чтобы защитить папу.

Но еще более примечательно то, что именно папа в более поздние годы настаивал, чтобы они с мамой каждый уик-энд навещали бабушек и дедушек с обеих сторон. Мама была бы не против бывать у них пореже, но папа настаивал. И, когда Ма Годфри была уже старой и больной, он единственный присматривал за ней, следил, чтобы у нее было все необходимое, и регулярно навещал. У бабушки было полно денег, чтобы обеспечить себе уход, потому что у Па была своя аптека, но мой отец давал ей заботу и внимание, которых не купишь за деньги и о которых другой человек на его месте и не помышлял бы.

Это был его способ тихого протеста: бывать у кого-то, кто сам никогда не попросит о помощи, творить добро по отношению к тому, кто ненавидит тебя. Оставить в стороне свои оскорбленные чувства, свои обиды, потому что женщина, которую ты любишь больше всего на свете, беспокоится об этом человеке. Именно так он понимал смысл семьи.

В своей книге «Адам Беде» Мари Эванс, которая публиковалась под псевдонимом Джордж Элиот, дает очень точное описание любви моих родителей, любви, которой так хотелось и мне самой:

Пережив неприятие и конфликты, мои родители выкроили маленький кусочек мира только для себя. Если постараться, я все еще могу ощутить их радость: звуки тихого смеха на переднем сиденье машины, пока девочки спят на заднем; отец, обхвативший маму за талию, когда она готовит; два обеденных стула, сдвинутых как можно теснее, чтобы ловить каждый момент близости. Их любовь, их верность, их непоколебимая преданность друг другу – это то, о чем я просила Вселенную: «Дай мне такую любовь, как у них, дай мне мою собственную семью».

Все еще в школьной форме – строгой рубашке, плиссированной юбке и колготках – я решительно поднялась в горку и повернула на улицу, где жил мальчик по имени Дрю. Мне было тринадцать, и у меня была цель, хоть я и не до конца понимала, в чем она заключается. Не зная, кто окажется дома, я начала колотить в дверь. Дрю вытаращил глаза, когда увидел меня за стеклом, но двинулся к двери со всей самоуверенностью одиннадцатилетнего задиры. Он открыл дверь, а я, не задумываясь, размахнулась и двинула ему в лицо. «Ты больше никогда не будешь швыряться в мою сестру червяками!» – выкрикнула я, развернулась и побежала домой.

Бонни тогда было всего девять. Она была тихим ребенком, хотя со временем и превратилась в бодрого и общительного подростка, капитана чирлидеров в старшей школе и члена совета выпускников. И, хотя дома Бонни, как и я, проявляла характер, постоять за себя в стычках с соседскими детьми она не могла. Этот мальчишка, Дрю, так доставал ее, бросаясь червяками, что она стала их бояться. Она ненавидит их и по сей день.