Всё равно река знала, что с тех самых далёких и древних пор у этих странных созданий мало что изменилось. Люди, как и прежде, любили убивать и разрушать. А теперь они радовались, что достигли совершенства в этом умении. Почти что ни в ком из них не было доброты, свойственной огромным медведям, ума, которым обладали мудрые волки, пользы, которую могли приносить деревья. И поэтому она уже не удивлялась этим существам. Устала. Лишь остерегалась их враждебности и непредсказуемости.

Но этот человек, лежащий на берегу, казался другим. Конечно, ей не было до него совершенно никакого дела. Но ей нравилось, что он говорил и что делал. О чём думал. Из-за этого она сейчас попросила лес не шуметь, чтобы дать ему немного отдохнуть.

Вдруг она задумала удивить его.

За всю свою жизнь она делала это лишь несколько раз. Но только тогда, когда хотела этого сама. Никто не мог попросить её об этом. Ни морщинистый древний шаман, ночами поющий и танцующий с бубном из шкуры оленя в отблесках огромных костров, размахивая костлявыми руками над окровавленным жертвенным местом. Ни великий хан в золотых одеждах, ведущий несметные полчища всадников туда, где садилось солнце, остановивший как-то на крутом берегу своего коня, облачённого в доспехи из теснённой кожи. Это были её владения, только её мир, закрученный в нескончаемую череду бесконечности.

Уже бесчисленное количество раз на её памяти жаркие, как сегодня, дни сменяла осенняя мокрая грусть. Тогда река слышала в холодной ночной темноте, как деревья гнулись, стонали и скрипели от разгулявшегося северного ветра. Охапками летели на неё мёртвые сухие разноцветные листья. По утрам замершая нахохлившаяся тайга и согнувшиеся травы серебрились, покрывшись белёсой изморозью. Потом в стальной глади отражались низкие, хмурые облака, из которых порой вместо капель летели мелкие снежинки, беззвучно опускаясь на воду. И всегда позже, как бы ни противилась свободолюбивая стихия, постепенно наступал долгий и трескучий белый плен.