Здесь, на разогретых камнях, казавшийся более прохладным на воде окружающий воздух ощущался таким же раскалённым, как и в полдень. Всё вокруг: река, кусты, тайга, подступившая к самому краю крутого противоположного берега, остров напротив – было залито ослепительным послеобеденным солнечным светом, пока ещё горячим и обжигающим. Распевали на разные голоса невидимые птицы. Высоко в небе кружил, широко раскинув крылья, коршун. Иногда оттуда, нарушая дневную тишину, доносился его пронзительный жалобный клёкот. Далеко вверху по течению ещё виднелся край Петиной лодки.

Хорошо и спокойно было здесь. Красиво, тихо. День обнимался с солнцем. Лето, уходя, словно бы обернулось, одаривая всё лучезарной улыбкой. Пахло уставшей травой и разогретым отцветанием. По воздуху над водой тянуло серебристые нити тонких паутин. Утомившаяся родить природа приметно начинала терять буйные цвета. Невидимый художник уже делал первые осторожные наброски, незаметно сменив свою изумрудную палитру на мягкие брызги осенних подмалёвков. Вместо голубого и зелёного он умело смешивал на ней золотой и багровый.

Пугливый ветерок изредка беззвучно трогал дремлющую листву и хвою, после чего тайга вдруг неохотно оживала, затевала неспешное движение. Осторожно вздыхала, едва приметно покачивая длинными ветками деревьев, и воздух начинал колыхаться весь, немного оттесняя приятной речной свежестью духоту по сторонам.

Вкрадчивое журчание быстрой воды рядом незаметно убаюкивало.

Саша, подсунув под голову кофту, лёг на спину и, раскинув руки, замер так и прикрыл глаза. Слушал лес и реку, окунувшись целиком в разогретую негу и покой.

Неожиданно он уловил для себя какой-то новый, далёкий и протяжный звук, который странным образом не укладывался во всё это безмятежное журчание, звонкие птичьи пересвисты среди кустов, в глубине наполненного стрекотанием луга на противоположном берегу, тихие ласковые заигрывания ветерка с отзывчивой листвой под негромкий шелест и поскрипывание могучих деревьев, окружавшие его.

Саша открыл глаза, вглядываясь в небо и пока совсем не понимая, что бы это могло быть?

Звук этот совершенно точно не являлся частью чего-то, что было здесь, рядом с ним. Он раздавался откуда-то с высоты, то теряясь вовсе, то плавно возникая вновь, будто бы где-то в непостижимой дали тихо и протяжно грустила одинокая флейта. Словно бы кто-то издалека слал на землю обрывки неведомой печали, не переставая настойчиво повторять так раз за разом.

Вдруг, присмотревшись, в вышине над собой, под самыми облаками, Саша заметил стаю больших птиц. Это их крик привлёк его внимание.

Перелётный журавлиный клин величаво плыл над землёй. С каждым взмахом птицы оставляли родные края всё дальше и дальше. Навсегда ли? Куда держали они свой долгий путь, исчезая в голубой дали? Кому посвящали свои пронзительные слёзы? Может, клялись в верности и преданности этой бесконечно любимой земле, куда, ещё не улетев, они хотели вернуться вновь? Быть может, об этом сейчас была их тоскливая прощальная песня?

Саша, сложив от солнца ладони вокруг глаз, ещё долго смотрел вслед удаляющемуся каравану. Беспричинная грусть отчего-то залегла в его душе…

Белые птицы постепенно растворились в вышине окончательно.

Саша вздохнул, отвернулся. Он привалился на бок, подперев голову рукой. Задумчиво глядел на величественную реку.

А она спокойно катила свои воды мимо человека…

Он даже не мог догадываться, что она тоже умеет наблюдать.

Вот только люди очень давно перестали интересовать её. Больше того, она сторонилась их. Она была так стара, что помнила самых первых из них. Свирепых и глупых, трусливых и подлых, злых и безжалостных. Всяких. Она меряла свою жизнь не годами, а столетиями, которых было на её памяти столько, сколько лежало камней на этой косе. Никто бы не смог сосчитать точно, да и сама она давно сбилась со счёта.