Когда же через полчаса нас выбрасывают на побережье и экскурсанты тонкой струйкой начинают стекать в сторону океана, жена вдруг говорит:
– А пойдём-ка лучше по магазинам. Что, мы океана не видели?
Сказать по чести, океана мы не видели, но что есть океан в сравнении с товарообменной стихией капитализма?
Пицца…
Гамбургер…
Галантерея…
Ощущение, будто Америка живёт принципом «прикупил, закусил и обновил гардероб на размер больше». Видимо, такова тут маркетинговая стратегия.
Мы движемся зигзагами, обрастая кулями, словно крендель мухами, и с нами все здороваются.
– Ты его знаешь? – указываю я на кивнувшего нам господина.
– Впервые вижу, – отвечает жена.
– А этого? Ты что, здесь была?
– Они просто вежливые.
Даже нетрезвый бомж, типа «хомлесс», оторвался от стены, чтоб спросить у нас: «Хау а ю?»
«Что за люди?» – поражаемся мы.
А вскоре заражаемся и сами.
– Хау а ю? – принимаюсь я допытываться у прохожих.
– Сенкс! – отвечают те. – А «хау а ю» ты?
А ещё создаётся впечатление, что все здесь непрерывно едят.
Большинство закусочных не имеют дверей, и всё изобилие буквально выплёскивается наружу, чтобы топить тучнеющих на глазах граждан.
Раскорячившись литыми ножками, вдоль бульвара тянутся массивные скамейки, и некоторые из восседающих на них граждан, находясь под действием чего-то явно не алкогольного, оживлённо беседуют сами с собой.
– Ты что делаешь? – хватаю я жену за руку, когда та пытается сфотографировать женщину, раскинувшую себя в неимоверном приступе откровения.
– Это для детей, – слышу. – Пусть знают, что такое наркотики.
– Ты хочешь их научить?
– Нет, я хочу их напугать!
– Но это же вторжение в личную свободу. Ты понимаешь, что нас сейчас арестуют!
– Этих – нет, а нас – да?
– Они свободные граждане свободной страны. А мы – пришлые… Давай же будем ушлыми и уйдём без эксцессов, – шепчу я, бесцеремонно утаскивая жену, чем, естественно, заслуживаю осуждающие взоры бдительных граждан.
А на подъезде к гостинице гид всё с той же несмываемой улыбкой вдруг произносит:
– А вот выходить на улицу после шести вечера я вам категорически не советую.
– Почему? – изумляемся мы.
– Ну-у, скажем так: здесь не принято.
– Но вы же говорили, что американцы приветливы и добродушны.
– Да. Но до шести.
– А после?
– А после – не принято. И Боже вас упаси смотреть им в глаза.
Поэтому, когда консьержка, похожая на фаянсовый сервизный чайничек, спрашивает нас: «Хау а ю?» – я первым делом сверяюсь с часами и, увидев, что уже десять минут седьмого, не поднимая глаз, молча шмыгаю в номер.
Невада
Сколько ни познавай, открывай и расширяй горизонты, а стереотипы всегда берут верх.
– Ну и где тут барханы, верблюды и саксаул? – вращаем мы головами, разглядывая в окна запылённые кактусы и вздыбленную редкой порослью серую пустошь. – Где ваша так называемая пустыня?!
Лишь когда выходит из строя кондиционер, всё становится на свои места.
– Саха-а-ра! – изнывает группа, отирая липкие лбы, и, пропихивая салфетки, отделяет преющее от теснящего.
– За что мы платили деньги?! – возмущается народ. – Срочно замените автобус!
Следует отметить, что это уже третий автобус за сегодняшнее утро…
Привычка – штука занозная. Если на потолке не искрится иней, а изо рта не валит пар, израильтянам душно. Мы немедленно требуем либо замены, либо денежной компенсации. А лучше того и другого.
Американцы же с деньгами щепетильны. Зато автобусы для них – дело плёвое. Так что это уже третий. Однако холодных соплей у нас по-прежнему не наблюдается.
Пожилой апатичный водитель подозрительно восточного вида, скрипя что-то в рацию, притормаживает у первого же бетонного оазиса.