Больше всего его беспокоил страх, что Фудзи пожалуется на это внезапное дополнение к его обязанностям. Лицо дворецкого было довольно загадочным, особенно во время еды, когда Гиссинг сидел за обеденным столом в окружении трех щенков на высоких стульях, с тарелками молока и сливового сока, щедро летевшего во все стороны, когда дети возились с ложками. Фудзи устроил под стульями ряд шпигатов, сделанных из клеенки, но, несмотря на это, ковер в столовой после еды выглядел так же, как, должно быть, выглядело пустынное место после кормления толпы. Фудзи, который был задумчив, вспомнил о пяти хлебах и двух рыбах, которые произвели двенадцать корзин остатков. Пылесос забился от избытка крошек.

Гиссинг видел, что это будет гонка между сердцем и головой. Если сердце Фудзи запутается (то есть, если невинные прелести детей заденут его чувства, прежде чем разум убедит его, что ситуация сейчас слишком тяжелая), есть некоторая надежда. Он попытался облегчить проблему также мысленным внушением.

– Это действительно замечательно, – сказал он Фудзи, – что дети доставляют друг другу так мало хлопот, – произнося это замечание, он лихорадочно метался туда-сюда между ванной и детской, пытаясь уложить одного в постель, а другого раздеть, в то время как третий взбивал в ванной в мыльную пену. Фудзи дал свой обычный ответ, – очень хорошо, сэр. Но есть опасение, что он слукавил, потому что на следующий день, а это было воскресенье, он сделал заявление. Обычно это происходит в воскресенье, потому что в этот день газеты публикуют больше объявлений о работе, чем в любой другой.

– Простите, сэр, – сказал он, – но когда я занял это место, ничего не было сказано о трех детях.

Это было неразумно со стороны Фудзи. Очень редко бывает, чтобы все было объяснено заранее. Когда Адама и Еву поместили в Эдемский сад, о змее ничего не было сказано.

Однако Гиссинг не считал нужным умолять слугу остаться. Он предложил повысить зарплату Фудзи, но дворецкий все еще был полон решимости уйти.

– У меня очень тонкий нюх, – сказал он. – Я действительно не выношу … ну, аромат, который источают эти трое детей, когда они принимают теплую ванну.

– Что за чушь! – Воскликнул Гиссинг. – Запах мокрых, здоровых щенков? Нет ничего более приятного. Ты хладнокровен. Я не верю, что ты не любишь щенков. Подумай об их крохотных черных носах. Подумай, насколько розовой является маленькая расщелина между их пальцами и основной подушкой их ног. Уши у них как шелк. Внутри их верхних челюстей находятся параллельные черные гребни, наиболее примечательные. Я никогда раньше не понимал, как красиво и тщательно мы сделаны. Я удивлен, что ты так равнодушен к таким вещам.

В глазах Фудзи стояли слезы, но в конце недели он ушел.

Одинокая тропинка недалеко от дома тянулась через поля. Она лежала среди высокой травы и увядших ломких стеблей золотарника прошлой осени, и здесь Гиссинг бродил в зеленой тишине сумерек, после того как щенки ложились спать. В менее ответственные дни он бы лег на спину, задрав все четыре лапы вверх, и весело подергал плечами и покатался туда-сюда, так как хрустящая земляная щетина была очень приятна для позвоночника. Но теперь он шел спокойно, а дым из его трубки клубился прямо над верхушками трав. Ему нужно было о многом поразмышлять.

Кизиловое дерево у дома теперь цвело. Цветы с четырьмя изогнутыми лепестками, казалось, вращались в ярком воздухе, как крошечные белые пропеллеры. Когда он увидел, как они трепещут, у Гиссинга возникло счастливое ощущение движения. Дело этих трепещущих лепестков, казалось, толкало весь его мир вперед и вперед, через невидимый океан пространства. Ему казалось, что он на корабле, как, впрочем, и мы. Он никогда не бывал в открытом море, но ему это показалось. Там, подумал он, должно быть испытываешь удовлетворение от настоящего горизонта.