Некоторое время посидели так. Потом он встал, похлопал себя по карманам, посмотрел на стол, где валялась среди прочего зажигалка: – Я бросил, бросил на днях, как узнал, как подумал… Ты ж беременная ваще недоступная ходила, отбрыкивалась от меня, приду – в комнате запрешься и сидишь, надувшись… Маман извинялась, истории рассказывала страшные… Но я норм, я не парюсь, Юль! Ты не думай, – подошел к окну, смотрел на деревца весенние, каплющие, чтоб я не прознала о его страданиях.

Я прознала.

Но ему было важно скрывать.

И я промолчала. – Слыш, Юль, мы с детства ж в одном доме, в садик, блин, вместе ходили… – Письки трогали! Это помню. – Даааа? Вот оно чо! – обернулся весело. – А еще что помнишь? – Ну, в школе. Когда в разные классы попали, в коридоре, на лестнице всегда мне руку жал. Протянешь – а я почему-то думаю о том, что ты этой рукой в садике до меня дотрагивался… и – еле пересиливала себя, пожимала! Гордилась, что мальчик меня выделяет из толпы. – Сама не знаю, откуда всплывали картинки, но они всплывали, и я их выплескивала на него. – В лагере были вместе. Ты меня танцевать двенадцать раз звал, я считала.

– Ой, Юлечка в синем платьице с белыми цветочками по подолу – прям чудо! Помню, да! – размечтался, походил, сел на стул прямо передо мной, улыбается. – Потом тебя… потом ты… – Да, была авария, долго вылеживался. Дураки были, – потемнел. Вспомнил, видимо, чувиху, погибшую тогда на его моцике. Хоронили в белом – все перешептывались, что это его невеста была, а потом выяснилось, что так всех девушек незамужних хоронят. – А она… твоя была? – все-таки отважилась спросить. – Нет, девушка друга. Просилась очень порулить… Эх. Дурак, не смог отказать… – Да… – чуть не сказала «это важно», хотя здесь нужно другое: – Я с тобой. Эй, Олег, я здесь. Встряхнулся, собачонок. Ой, у него ж… – Ой, а у тебя ж песик был!

– Он и есть! – разулыбался, просветлел. – Йорик. Тирекс. – Кааак? – меня опять пробило на ха-ха. Оживился: – Мы с другом все думали, совещались, как эту мелочь наречь, и он предлагал всякие динозавровые кликухи, говорил: такой забавный чудик, надо как-то… гордо. И вот – придумали назвать, как тиранозавра рекса. Но Рекс не прижился, сократили до Тирека… – Как охх… клево!

– Да прям охх, это ты точно подметила! – Зарделся от удовольствия и продолжил на позитивчике: – Так что, я предлагаю тебе у меня пожить. Сколько хочешь, правда! У меня места много, кроватку сам завтра перетащу, приеду встречать, чин-чинарем, а? Юляш! – Давай так, Олег: ты приезжай, но поеду я к маме. Сначала! – увидела, как скуксился, и палец выставила. – Сначала – к маме. Потом – рекогносцировка. Ты ж видишь, если даже была у тебя, не вспомню, что там и как. – Мда, хотя слово «рекогносцировка» легко вспомнила. Легкооо, – пожурил пальчиком, но видно было, что расслабился чуток. – Тогда я поехал. И послезавтра буду. Да? – Ага. И еще как мы… – …Что? – затормозил у порога комнаты, не видела его уже, но тем лучше.

– На море. Помнишь? Как я тебе песенки пела неприличные. Про короткую серую юбку и пиратиков-пиратиков. Нам лет по четырнадцать уже было, по-моему… – Не помню, что за песенки, но краснела ты мило! – развеселился, чаокнул и хлопнул дверью. Сержик заскрипел, разразился. Ну, вот и успокаиваю с тех пор, уж полчаса как. Разнервничался, поди, из-за отчима. Я так и решила сразу: пусть будет. С ключами-то. Но отчество будет от Гео.

Серж Георг Ольм. Гордо, да.

А как еще-то?!

Только так!

Серж Георг Ольм пока кряхтит и тужится, а когда все наладится, он станет статным, как папа Гео, мальчишкой… Я, правда, Гео-то мальчишкой и не знала никогда. Ему сейчас чуть больше сорока – сорок два, кажется… Расцвет, кароч. Самый смак. Спрашивала его, зачем с девчонкой связался, руки раскрыл – у девчонки головешка-то ого-го, философская! Поп… деть обо всем…