Степан – так Степан. Как будто, так было всегда…

Конец августа выдался необыкновенно жарким и сухим, как будто осень где – то заблудилось на бескрайних просторах великой страны победившего социализма, забыв дорогу в эту тихую, Богом забытую деревеньку. Снова потянуло сладковатым дымком с юго-востока. Дышать было тягостно и даже противно – но не так как в июне, когда горели торфы и леса в Мещёре. В Гремячем начали ставить плотину. Настала пора собираться в дальнюю дорогу. Пожитки были собраны – ждали обещанный бортовой грузовик. Никто тогда и не подозревал, что это громадное гидросооружение, для создания водохранилища, убьёт навсегда первозданную красоту чистой, ласковой речки. А имя – то, какое! Про́ня… Правда Тульские, которые владели сравнительно небольшой акваторией с левого берега, где речка откусила не хилый кусок их землицы – называли её Пронь. Но Рязанское «Проня» – ласковое, домашнее, что ли, было Кириллу куда как ближе и роднее. Но и Тульским досталось своё счастье. По их землице, через Хитровщину и Ковалёвку к Марчугам, журчало чудо с не менее ласковым названием – Улыбыш. Чуть ниже Марчугов, улыбающаяся речушка, сбавив нрав, плавно втекала в глубокий, синий как небо, омут в излучине Прони. Это благое место носило название «Три речки». Через несколько лет, достроят плотину, накинут огромную бетонную удавку на шею девственной, нетронутой красоты – и на её месте разольётся громадное, серое, стоячее «ничто». Несколько деревень, из предполагаемой зоны подтопления, выселят по Рязанским да Тульским городам и весям… А вот Ржевские, с Рязанского берега, всей деревней попали в саму Москву. Так Кирилл стал «москвачом», со всеми домочадцами и кошкой Муркой. Она на удивление быстро привыкла к городской жизни, и ей повезло больше всех при новоселье – так как въехали на первый этаж. Вылазки на двор и обратно, кошка совершала, по деревенской привычке через форточку в кухне. Ржевка была приписана к Московской железной дороге, хотя и находилась в самом центре богатого птицеводческого совхоза. У всех были паспорта на руках. Испокон века мужики служили на «железке», работая вахтами, а женщины в большинстве своём тянули домашнее хозяйство, да батрачили по найму на птицеферме. Когда водохранилище заполнилось – оказалось, что Ржевка выше уровня затопления, хотя вода подошла почти к самым дворам.

Там вообще была какая-то мутная история с этой деревней. Дома, по отселению, почему-то не снесли, как будто зная наперёд, что всё так выйдет, как и вышло.

Старики тут же вернулись на насиженные гнёзда. Несколько лет деревня просуществовала в статусе фантомного поселения. С карты области её стёрли, отрезали электроэнергию и опечатали сельпо, с заколоченными крест-накрест окнами. Мужики быстренько протянули провода к одиноко стоявшему трансформатору, условно обереженному видимостью забора, и в дома вернулся свет. Огороды вновь обрабатывались, по дворам разгуливало пернатое братство. Потянувшиеся к родным пенатам брошенные собаки, привели с собой злющий, дикий приплод. Выросшая в иной среде молодь, впитала с молоком матерей только звериные инстинкты. Никакого родства с двуногими «ватниками» быть не могло. Страшное племя – не боящееся огня, быстро выучившее и запомнившее людские привычки. Но в недолгой и жестокой войне «хозяин природы» победил. Кого-то из четвероногих удалось сломать и приручить – но большинство стаи было отстреляно. Такова жизнь – и выживает сильнейший!

Позже МПС помогло всем деревенским оформить их бывшие владения как дачные участки. До Москвы далековато, около двухсот километров – но бесплатный проезд по железке большинству Ржевских был обеспечен. От Михайлова до Казанского вокзала в столице добирались за три часа. До Михайлова и обратно на рейсовых Па́зиках или на совхозных попутках, снующих как муравьи, по новенькой заасфальтированной дороге до самой центральной усадьбы совхоза. Ну а уж до Ржевки – пёхом с километр по отсыпанному советской властью грейдеру.