Деда по отцу, Кирилл помнил плохо – его снесли на погост, когда парню было лет шесть или семь. Степан, родившийся в нищем селе под Житомиром – в Гражданскую уже командовал полком. Потом, осев на Рязанщине, до сорок первого служил по партийной линии – сначала в уездном совдепе, а потом в районном комитете КПСС. В конце сорок второго дед попал в плен, в чине батальонного комиссара, то-бишь, по-теперешнему – майора. Немцы расстреливать не стали, желая использовать ситуацию себе в пользу. Но на следующий день Степан Андреевич был отбит диким, блуждающим взводом, который вскоре влился в партизанский отряд. Бывший комиссар Красной Армии партизанил в должности заместителя командира отряда. В сорок четвёртом партизаны влились в ряды 40-й армии, в составе Юго-Западного фронта, под командованием генерал-лейтенанта Ф. Ф. Жмаченко. После войны, плен Степану не простили. Посадить не посадили – но от власти отрешили навсегда. Он до смерти проработал сторожем на складе комбикормов в колхозе, который при «Хруще» перевели в совхоз, с прирезом соседнего нищего коллективного хозяйства.

Во время коллективизации, Стёпка, комиссаривший в Михайлове, практически не вылезал из большого, зажиточного села, впоследствии ставшего центральной усадьбой колхоза. Активно загонял сельчан в «союз трудового братства», потрошил и сплавлял на этап раскулаченных мироедов. Женился на красавице Анне, из соседней деревеньки, не тронув её родителей, которые были весьма зажиточными по большевистским меркам. Бабка Кирилла, так и металась до самой Великой Отечественной, между домами – то в Михайлов, то во Ржевку. Дед, в силу классовых противоречий, редко посещал дом тестя. Детей долго не было, пока в тридцать девятом не появился на свет отец Кирилла – Иван Тымчук.

Немцы прошли при наступлении на Москву, едва коснувшись села обжигающим крылом – снесли по ходу памятник Ленину у бывшего храма, не тронув ни дворов, ни живности. Отец Кирилла жил и рос у матушкиных родителей в деревне, на парном молоке, на своём хлебе из русской печи. Мяса и птицы тоже хватало – дед с бабкой сумели не только выжить, но и прирасти добром. Хозяйство было крепкое, жизнь, несмотря на все ужасы войны – вполне сносная.

А история с камнем, на котором до войны стоял вождь мирового пролетариата, неразрывно связана с этой землёй, с этими людьми, с этой загадочной и непонятной для «басурманов» страной, под названием Россия.

Будучи переполненным революционным хмельным пойлом, Степан долго, до хрипоты убеждал местный совдеп поставить памятник Иуде Искариоту, как первому, пламенному революционеру. Он должен был стоять во весь рост, с поднятой к верху рукой, призывающей к бунту. Обязательно со сжатым до каменного хруста кулаком. И поставить памятник надо было, по его разумению, напротив разграбленного Храма. Он даже приволок на лошадях, с помощью катков из дубовых чурок, большой гранитный камень с Храмового погоста. Для этого надо было свалить с него гипсовую копию Скорбящего Гения, сработанную по фотографиям скульптуры К. Барта, нанятым барином залётным мазилой. Стёпки было глубоко «по полковому барабану» – кто такой Барт и что там за срамной мужик восседает на красивом гранитном постаменте. А местная голытьба с удовольствием помогла разорить буржуйский склеп.

После нескольких дней героической борьбы с законом земного тяготения Ньютона и Эвклидовой геометрией, удалось водрузить камень на подготовленное место.

Почему Иуда, в Рязанской глубинке? Да потому, что Степан видел подобное творение бесноватой братии в Свияжске, где Иуду установили по рекомендации и благословлению товарища Ленина! Споры по персонажу со временем переросли в дискуссию по необходимости вообще тратить деньги на какие-либо памятники, пока сверху не спустили директиву о необходимости увековечивания памяти самого товарища Ленина. Памятник в сорок первом свалили и утилизировали гусеницами танка фашисты. Мемориально-тиражного Ильича, после войны поставили уже напротив здания совхозной администрации на стандартном постаменте. Храм «подшаманили» и переоборудовали под совхозный склад комбикормов, а вросший в землю гранитный камень и до сей поры там, и зовут его Степаном. О связи времён, имён и прочей «фигне», никто и не задумывается.