У ворот храма лекарств лежит облезлая псинка. На ней ошейник, и она привязана ошейником к натянутому вдоль забора тросу. Я вцепляюсь в Шута, стараясь остаться от зверя подальше. Шут шикает, собака тяжело встаёт и, прихрамывая, отходит чуть подальше, чтобы снова лечь.

Мы с Шутом смеёмся, а потом меня вдруг осеняет. До сих пор я в стремилась к светлым образам. Любовь, счастье, гармония торжествовали в моём творчестве. Но пришло время поразмышлять и над другой стороной мира. Рок торжествует над глупыми влюбленными. Судьба неотвратимо настигает тех, кто пытается убежать. Смерть забирает души. А потом кто-то невидимый едва слышно смеётся над торжественностью похорон.

Я буду танцевать одна. Без декораций, лишь в нескольких лучах света. Я выберу ту самую простую и вечную музыку. И я одену чёрное платье с прозрачной юбкой в один слой. Немного нарочитый прием, но может выглядеть сильно. Я никогда не танцевала в чёрном (за исключением одной известной птички в чёрных перьях), но теперь я вдруг понимаю, насколько чёрный может быть красив, глубок и выразителен. Цвет ночи. Цвет настоящей магии.

Моя попытка объяснить эту гениальную идею Шуту чрезвычайно его веселит. Он встречает каждое мое слово взрывом смеха. С учетом мрачности задумки получается цирк абсурда. Но моё подавленное настроение рассеивается.

Поеду-ка я в Лупупянск на несколько дней, пообщаюсь со своей фестивальной командой. Потом сгоняю в культурную столицу, в большой императорский театр. Попробую со старым хореографом обозначить рисунок танца. А как вернусь, начну репетиции.

Да хватит истерики, Шут. Ты торопишься? Ага. Ты теперь за меня спокоен, и можешь утешить хорошенькую хризантемку, истомившуюся в душной и тесной оранжерее родительской заботы. Ты всё-таки негодяй. Но я тебя люблю. Дай, чмокну в щёку. А будешь распускать руки, я тебя укушу. Ясно?

Проблемы надо решать тиранически. И я, вернувшись в театр, провожу самую обычную нормальную репетицию. Мозги немного очухались, и все прыжки получаются так, как должны получаться. После отработки всего запланированного, я сразу на большой сцене показываю коллегам придуманный танец. Пока без костюма, с некоторыми дырками в хореографии, с паузами, в которых я объясняю саму идею, но с почти готовым финалом. Финал этот я уже вижу целиком в своей голове, и я его танцую почти набело, сильно и с взрывом эмоций.

В зале стоит тишина. Я поднимаюсь и не понимаю, почему все замерли. Потом замечаю, что одна из малышек кордебалета плачет. Что случилось? Я увлеклась и пропустила апокалипсис? Театр горит? Метеорит падает? Лю-ю-юди, вы чего?

Мне не умирать? Да я и не собираюсь. Здорово получилось, да?

Ухмыляющийся Шут приносит мне новую городскую сплетню. Оказывается, я продала душу дьяволу. Обычные земные женщины так танцевать не могут. Вот это, я понимаю, слава. Шут подкидывает мне идею взять талисман силы у Чародея и одеть его на какое-нибудь значимое представление. Думаю, это весело, но опасно. Кто-нибудь из зрителей начнет стрелять серебряными пулями. Или метать с балкона осиновые колышки.

Вторая новость куда менее весёлая. Точнее, совсем невесёлая. Войска Герцога перемещаются к границе и занимают боевые позиции. Теперь все усилия диктатуры направлены на то, чтобы выстоять в войне.

Я догадываюсь, к чему клонит Шут. Он пытается оправдать Чародея в том, о чём он ничего не знает. Бедненького тиранчика самого так затиранили, что он ничего уже не соображает. И Шут предупреждает меня о том, что и он не сможет больше сутками искать меня по всему городу. Я понимаю, друг. Занимайся спокойно своими государственными делами. От меня больше не будет никаких проблем.