Горячий воздух, слетающий с его губ вместе с шепотом, горячие прикосновения языка волновали её. Глубоко – глубоко, в недрах души зарождалось что-то необычное, неведомое, отчего трепетало всё тело. Оно жгло изнутри, сжимало низ живота, пульсировало, толкая на безумство, напрягая всё внутри до изнеможения, до боли и сладости одновременно. То, что там сейчас бесновалось, требовало вытолкнуть его из себя с криком и рёвом. Росло непреодолимое желание вскочить и бежать прямо под дождём в степь, простирающуюся за обочиной дороги. «Бежать… бежать!» – стучало в висках.

– Я схожу с ума от запаха твоего тела, от тепла, которое от него исходит и пеленает меня. Я знаю, что я всегда буду помнить эти первые прикосновения. Я сохраню их в памяти своей на всю жизнь. Что бы со мной ни произошло, где бы я ни находился – это будет во мне. Никакие другие прикосновения не затмят эти, не сотрут их из памяти. Ты меня ни разу не поцеловала, не обняла, а вызываешь такие ощущения, которые я не испытывал до сих пор, – шептал он, целуя шею, – и я даже не подозревал, насколько мне не хватает этих ощущений. Не подозревал, что такое бывает, пока не повстречал тебя. Я даже сомневался в том, что умею любить. Солнышко, ты моё! Поверь мне, мы всё с тобой преодолеем!

Он прижался к ней всем телом, насколько это было возможно. Именно в эти минуты, он отчётливо осознал, что ради Талы готов на всё, что не сможет без неё жить и не вынесет предстоящую разлуку. Он должен её убедить поехать с ним в общежитие, потому что не в состоянии с ней расстаться.

– Я люблю тебя, – он потёрся подбородком о её шею. – Я люблю тебя. Пойми это. Это же так просто понять. Люблю и не смогу без тебя. И ты тоже меня любишь. Давай вместе разбираться с твоим мальчиком.

Ната, задыхаясь от наплыва чувств, попыталась хотя бы отодвинуться от него, насколько это было возможно в битком набитом кузове. Она всегда чувствовала, как от его улыбки рождалась сладкая истома в тех местах, об удивительном предназначении которых она узнала, только встретив его. Сейчас снова проснулась и забилась в жаркой муке некая тайная – сокровенная часть её тела. Все чувства и мысли исчезли, осталось только это жаркое пламя, толкавшее её к Володе, заставлявшее слиться с ним. Только он мог оживить её, разбудить, наполнить жаром любви.

– Не надо, не уходи, продли эти неповторимые минуты. Будут другие минуты, но эти – первые, и они никогда не повторятся, как ничто не повторяется в мире. Может быть, мы больше никогда не будем ехать из колхоза, больше никогда не будет лить дождь, и мы никогда не укроемся от всех под моим плащом. Как же я благодарен этому мелкому холодному сентябрьскому дождю за то, что он мне дал такую возможность прикоснуться к тебе, изведать такие чувства, которые не посещали меня раньше. Это что-то необыкновенное, потрясающее. И я знаю, что никакая другая девочка не сможет дать мне то, что даёшь ты. Я был равнодушен к девочкам, пока не увидел тебя. Там, на кукурузном поле ко мне с небес спустилось счастье. Да, счастье! И только ты способна мне его дарить.

А какое счастье для неё было слышать его, ощущать его прикосновения. Тело млело от неизвестной ей до сих пор истомы. И, хотя она была уже женщиной, ничего подобного ещё не испытывала. Да, она тоже сходила с ума, сходила с ума только от одних его слов, от нежности, звучащей в голосе, и удивлялась, что такое бывает. Но она не имеет на это права, она должна отказаться от этого. На ней стояло клеймо «порченая», а оно смывается только брачными узами с Глебом. Она не хотела переносить свой позор, свой грех на Володю. Такие, какой она теперь является, относились к касте «прокажённых», на таких не женились. Даже, если бы он и простил её, это клеймо всегда бы стояло между ними, как пропасть, которую надо каждый раз преодолевать. И ещё она не хотела омрачать их светлые отношения, запачкать эту необыкновенную чистоту пятном своего позора. А он шептал на ухо: