– Вот они тихо приколются. Кент в багажнике с торцом разбитым и в форме охранника.

– Во, слива.

– Да, он сам виноват, мог бы признаки жизни хоть подать, а то затихорился там на измене. Мы и забыли за него, – оправдал всех и сразу Боря и снова налил, но уже не только в свою тару. – Давай, пацаны, не микрофонь за успех.

Наложницы-гимназистки прекрасные как луна проносились, как осенние листья, мелькая розовыми ягодицами с орнаментами легкого целлюлита.

Первым пошел Чика. Бардельеро превратилось в оргию Калигулы. Алкоголь и секс, выходящий за рамки приличия…

Первым поднял голову он же, то есть Чика. Остальные спали, как неровно разброшенные шпалы. Женщин, подруг эмира, в номере не было.

– Пацаны, подъем! – почувствовав неладное, тревожно крикнул Чика, после чего нырнул под кровать и обмяк рядом.

Ноги отказали ему, и тело следовало их предательскому примеру.

– Е-е-ебучие рога-а! – завопил он.

– Что за кипеш? – поднял чугунную, словно крышка колодца, голову Боря.

– Жопа, Боря, жопа! Нас развели, как лохов, конкретно! Походу, «клавой» (клафилин) убрали.

– В рот мента… – схватился за волосы Борек.

Теперь очнулись и остальные…

– Все лаве, все заработанное, мама дорогая. Во, встряли, как хрен в рукомойник.

– Да! По самые помидоры. А кто хотел девчушек потоптать?! – съерничал Макс.

– Чего сейчас крайнего искать. Все угощались.

– Надо этого пингвина под ответ поставить.

Все дружно, толкаясь в дверях, рванули вниз к администратору. Тот еще не успел смениться, но при виде решительно настроенных парней вжался в угол.

Били долго и по не приятным местам.

– Где этот ублюдок, Андрей, твой курьер?

– Он уже снялся, еще ночью, я адреса не знаю.

– Чего ты гонишь, недоносок, – Борис достал финский нож и приложил его к уху администратора.

– Пацаны, клянусь, не знаю за него, он вечером бывает, он со зверями работает.

Буцкнув «Бэримора» гостиницы, и отняв у него всю наличность, плюс две бутылки белой, концессионеры вышли на воздух.

– Ну и хули?

– Что?

– Хули делать? – задал тривиальный вопрос Некрас.

– Валить надо, – однозначно сказал Максим.

– Этот фуганок сейчас, сто пудов, мусорам цинканет. А если нас здесь примут, будет шило.

– Конкретное, – согласился Боря.

– С гастробайтерами они жестко поступают.

– Пидоры, – сплюнул Чика.

– Пошли на вокзал, – сказал Макс и сделал первым шаг туда, откуда рельсы уносятся в горизонт.

Дату рождения своей матери Максим помнил, как Отче наш. Хотя это естественно. Четыре щелчка и…

– Макс, красавец!

– Молодца! – сыпались лестные дифирамбы.

Еще бы, человек спас все заработанные деньги. Он был для остальных полу Богом, как минимум.

– Ты как догнал-то?

– Я не исключал форс-мажора, мы же не дома, еще с таким воздухом.

– Красавец! Проси, чего хочешь.

– Надо сваливать, на любой поезд и домой отсюда.

Удалось взять отдельное купе.

– Давай, пацаны, Савку помянем, – предложил Некрас.

– За суетою и праздностью жизни мы так часто забываем о ближнем.

– Поторопитесь восхищаться человеком, ибо упустите радость… Надо Савке памятник заказать.

– И место рядом на нас оставить.

– Не весело.

– Все там будем. Еще не ясно, чего там нас по возвращению ожидает.

– Да все ровно. Не пойманный – не вор, если что, в отказ будем идти.

– По любому.

Все молча и стоя выпили. И, наверное, у каждого еще в свежей памяти стояла улыбка Савки Шутила. Нырнуть туда в столь юном возрасте, уйти под эту родившую когда-то всех землю, это не совсем то, о чем мечтают молодые достигшие зрелости люди, это не совсем то, что планируют их родители. Улыбка, теперь это все, что от него у них осталось.

– Надо в честь Шута основать фонд, – предложил (нет, не Макс), предложил Чика. – Наш фонд. Часть филача возьмем на раскрутку, а остальное положим в банк. Сейчас масса вкусных вкладов. Я знаю, есть и такой.