– Ну, тогда сам ищи, – взял на понт охранника Фокин.

– Да кого искать-то?

– Шастала тут у меня по отделению одна… Чернявая такая.

– Как это – шастала? Может, навещала кого?

– Понятия не имею. Ты же должен всех визитеров в журнал записывать? Вот и скажи мне.

– Не помню я никакой чернявой, – смутился охранник, откладывая злосчастный журнал в сторонку. Ясно же – далеко не всех он туда вносил. И никого он не убережет, если вдруг что. Не охрана, а одна профанация. Зато галочку поставили.

– Тогда врубай камеры. Некогда мне тут с тобой возиться.

Детский сад! Как будто персонал первым делом не выяснил, где эти самые камеры понатыкали. Да это было делом нескольких дней. А там даже как-то удалось разузнать, какие из них писали со звуком. Словом, разговоров было много, ну а толку – ноль. Потому что очень скоро смотрели эти камеры куда угодно, но только не туда, куда предполагалось. Что их стоило развернуть? А медперсонал жил своей привычной жизнью. Фокин о происходящем в перинатальном центре, конечно же, знал. Знал и не вмешивался.

– Да вот же она! – оживился Гордей, завидев на экране ту самую девочку. Вся в черном – пуховик, гамаши, платок – он бы ее сразу узнал.

– Может, в полицию позвонить? – задергался охранник.

– Зачем?

– Да хрен его знает, что у этой замотанной в голове. Может, у нее пояс шахидки под одеждой припрятан, на кой хрен ей еще так кутаться?

– На тот, что культура у них такая, – съязвил Фокин. Рыжий завис, никак не в силах понять, где был неправ.

– Так мне звонить в полицию или нет?

– Нет! Это мать одного из моих задохликов. Я ее не узнал в верхней одежде. Можно ее приблизить? Хочу убедиться…

– Еще бы!

Необычайно гордый собой парень зумом увеличил изображение. Ну, точно! Девчонка совсем. Глаза – огромные, темные, хоть икону с нее пиши. Правда, судя по одежде, девица совсем другой религии придерживалась. Брови вразлет, губы пухлые. Это он уже видел… Неудивительно, что родители ее прятали за унылыми тряпками. Удивительно, что все-таки недоглядели. Зато понятно, почему она ребенка оставила. Боялась наверняка. А теперь что? Решилась забрать? Или это разовая акция для успокоения совести?

– Ну так что, Гордей Саныч? Ваша мамаша?

– Моя. Все нормально, Кирюх.

Фокин похлопал охранника по плечу и направился к лифтам. Мало ему было проблем. Теперь еще этим голова забита. И девочку жалко, и его задохлика. Потому как одно дело, когда какая-нибудь непутевая ребенка бросает, и совсем другое, когда хорошая девочка, оказавшаяся в безвыходной ситуации.

– Ну, наконец-то! Ты где ходишь?!

– Ленка, а ты что здесь делаешь? Я думал, ты уже дома. С мужем.

– Ревнуешь? – довольно усмехнулась та. Гордей удивленно приподнял бровь. Ну, ведь и правда, с чего ему ревновать? Его все устраивает. Иначе бы он не ввязывался в подобные авантюры.

– Не чуди. Пусть у твоего Вадика на этот счет болит голова.

– Ревнуешь, – не слышала Фокина любовница. – Закрой дверь, – повторила настойчивей и рванула в стороны края халата. Тот был на кнопках – очень удобно. Раз – и все. Ну а Фокин что? Брал, раз предлагали, не отказывался. Моральный аспект его в этом случае не волновал. Он Ленку у мужа не уводил, и яйца к ней не подкатывал. Она сама ему в штаны залезла, а значит, какой с него спрос?

– Зверь ты, Гордей Александрович, – пропыхтела Ромашова четверть часа спустя и огляделась в поисках откинутых в сторону трусов. Грудь у Ленки была не ахти, лифчик она не снимала, так что вернуть себе надлежащий вид ей удалось быстро. А Фокину и вовсе нужно было только, сняв защиту, одернуть резинку штанов – и все. – Трам-бам – спасибо, мадам.