Посольская миссия Э. Монтегю закончилась безрезультатно. Это стало очевидно уже в 1717 году но уехали супруги из Стамбула только в следующем, 1718 году ближе к осени. Леди Монтегю с сожалением покидала этот город и эту страну где ей было интересно, где она имела массу возможностей удивлять лондонских знакомых занимательными историями. Сюда периодически приходили от А. Поупа письма, подписанные «Ваш друг и обожатель», в которых разнообразные сведения, сплетни и слухи, изящно препарированные, превращались в остроумный сюжет. Оба корреспондента – поэт и супруга посла – состязались в остроумии и были, кажется, совершенно довольны и сами собой, и друг другом. Инициатива переписки принадлежала Поупу, его писем известно в два раза больше, чем ответных писем леди Монтегю.

Хочется привести реплику относительно роли писем в межличностном общении эпохи Просвещения (которая, ко всему прочему, была также эпохой рококо): «Письма, которые писались друзьям – а тогда все писали письма, – не более как зеркала. В них человек придавал себе такую позу, в которой ему хотелось быть увиденным другими. Тогдашние письма – не просто уведомления, как наши, современные. Они зафиксированные туалетные фокусы ума».[130]

Возвращаться в Англию пришлось «в объезд», потому что в Европе опять разгорелись военные действия. Сначала направились в Тунис, откуда морем добрались до Генуи, потом через Турин и Леон прибыли в Париж. Любознательная леди Мэри старалась везде ознакомиться с местными достопримечательностями. После константинопольской Святой Софии итальянские церковные постройки ее не впечатлили. Зато она восторженно восприняла встречу с работами своих любимых художников Гвидо Рени и Корреджо.

В Париже ей очень понравились театральные постановки, которые показались ей на порядок интереснее английских. А вот парижские моды вызвали у нее всплеск иронических замечаний по поводу «фантастического абсурда в одежде», неестественно ярких румян, причудливо уложенных волос. Что касается столицы Франции, то она показалась М. Монтегю более красивым и комфортным городом, чем Лондон. По ее мнению, Лондон превосходил Париж только размерами. Ей понравились красивые каменные здания, многочисленные сады, лучшая освещенность улиц, чистота тротуаров. Стоит упомянуть, что за две недели пребывания в Париже у нее случилась небольшая любовная авантюра, позднее повлиявшая на ее репутацию.

Когда семейство Уортли вернулось в Лондон, сэр Эдвард сосредоточился на политических интересах. Он принадлежал к группировке «сельских вигов», противостоявших всемогущему премьер-министру Роберту Уолполу.[131] Э. Уортли последовательно выступал против сэра Роберта и позднее, уже в начале 1740-х годов, немало способствовал отстранению его от власти.

Последующие двадцать лет жизни леди Мэри были наполнены разнообразными, далеко не всегда приятными хлопотами. На переднем плане – увлеченность литературой, покровительство молодым дарованиям, среди которых самой яркой фигурой был ее племянник по материнской линии Генри Филдинг, блестящий драматург, автор бессмертного «Тома Джонса, найденыша» – романа, имеющего значение эпохального произведения для английской литературы. Но тогда он делал первые шаги в литературе, и леди Мэри способствовала постановке на сцене одной из комедий молодого драматурга. «Генри Филдингу повезло, что эта родственница прониклась к нему симпатией. Ее нерасположение могло бы закрыть ему все пути на сцену».[132]

Насыщенная и полная эффектных, можно сказать, театральных ситуаций жизнь леди Монтегю дала темы для нескольких картин английского художника середины XIX века У. Фрита.