Сейчас она думала, настал ли момент пополнения коллекции или все же стоит еще подождать. В конце концов, летний сезон только начался.

– Да, но вот эта шляпка такая красивая, – убеждала она себя в разговоре с продавцом, который молчал и, не слушая, видимо, кивал головой, – она мне так идет!

Да и стоила шляпка совсем дорого.

Этот очень весомый аргумент она озвучила уже про себя.

И вот мы, плавно или не очень, воодушевленные или не совсем, подобрались к тому самому моменту в тот самый день много-много лет назад.

Бабушка, в то время еще совсем молодая женщина, готова была приобрести новую шляпку, розовую, с бутоном белой розы на боку из фетра, как из именитого бутика по соседству вышли три не менее молодые, чем она, женщины. При виде нашей героини все три сразу остановились, осторожно переглянулись между собой, а затем, разразившись хохотом, без стыда продолжили свое движение вверх по улице бутиков.

Небо вдруг стало не таким ярким и высоким. Горло ее сковал лед съеденных мороженых.

– Брать-то будете? – спросил раздраженно продавец.

Солнце не грело приятно, а мерзко жарило. К тому же слепило. «Мятное» платье стало цвета кресел у стоматологов – кошмар!

– Нет, – только и смогла вымолвить девушка-бабушка. А затем про себя повторила: «нет-нет-нет… нет!»

Она аккуратно положила шляпку туда, откуда взяла, на прилавок, развернулась и, не попрощавшись с продавцом, что было совсем не в ее манере, задвигалась в противоположном взятому жестокими женщинами направлении – вниз по улице.

– Я помню чудное мгновенье… передо мной явилась ты… как мимолетное видение… как…

В гостиной, рядом с окном, по-прежнему занавешенным, правда, уже не так плотно, как раньше, бабушка сидела в старом кресле с бархатной обивкой винного цвета, пыли в которой было больше, чем осталось самой обивки – и напевала себе тихо под нос любимые стихи.

Она знала их наизусть.

– В томленьях грусти безнадежной… в тревогах шумной суеты… звучал мне голос нежный… и снились милые черты… шли годы…

Бабушка много чего знала наизусть. И помнила она не только прошлое, и не только плохое. Например, она знала Шекспира. Если бы кто-нибудь сейчас просил ее, она бы без проблем зачитала, например, вот эти, любимые ею строки: «Отринь отца да имя измени, / А если нет, меня женою сделай… / Что значит имя? Роза пахнет розой, / Хоть розой назови ее, хоть нет…»

Бабушка любила розы.

А еще бабушка помнила будущее…

День близился к вечеру. Об этом говорили потемневшие и удлинившиеся на полу тени, янтарный свет за окном, переливающийся – словно многогранный. «Как быстро летит время», – подумала бабушка и посмотрела на вытянутый вертикально кусочек голубовато-зеленого окна, виднеющийся из-за занавесок. В этом кусочке стекла, словно в поверхности озера прекрасным летним днем, она видела свое отражение. Сначала то, что соответствовало сегодняшнему дню, белое и в складках, потом другое, близкое к тому загорелому и гладкому дню в прошлом. Затем она зачем-то перевела взгляд на свои руки, ладонями вверх лежащие на ее коленях. Они были пусты. Ей стало грустно из-за того, что в них сейчас не было шляпки, которую она хотела купить тогда, но не купила из-за тех глупых женщин, которых язык не повернется назвать дамами, тем более – леди. На секунду, другую она решила, что противна сама себе. А потом, переведя взгляд обратно на отражения в окне – что любит себя. Всегда любила себя. Возможно, даже слишком сильно. Она начала думать о том, любила ли когда-то по-настоящему в жизни кого-то, кроме себя. Любила! Еще как любила! И тому оставалось множество подтверждений. Конечно, ей хотелось бы иметь сейчас – держать в своих руках, может быть? – нечто большее, чем просто некое внутреннее ощущение. А потому она решительно поднялась на ноги и прошла к комоду, прячущемуся за дверью, когда та, как сейчас, открыта внутрь гостиной. Она крепко схватилась за висящие металлические ручки верхней полки комода и осторожно потянула на себя – словно не хотела обнажать сейчас больше из своего прошлого, чем то, что внезапно решила обнажить.