Молчание разорвал Никита. Он то ли крякнул, то ли кашлянул – общее внимание перешло к нему. Даже Данил, заметив тишину, оторвался от телефона. Никита не выдержал испытующего, долгого взгляда и полез в смартфон. Побледнел. Нервно сглотнул. Всех пронзило иглой нехорошего предчувствия. По подросткам пробежалась дрожь.

Егору в голову пришла одна жутковатая мысль. Он, кажется, понял, что именно напугало Никиту и остальных. Полез в свой телефон. Вся компания сделала то же самое. Он зашёл на страницу Никиты, поглядел самую популярную, последнюю запись, ругнулся: выдал самое матерное, длинное и звучное слово. Семь с половиной тысяч просмотров. Полторы тысячи лайков. Двести комментариев. Для города с населением в пятьдесят тысяч человек, считай, что ВСЕ увидели фотографию «с места событий». Егор тут же удалил Никиту из друзей. Вытер вспотевшие ладони о джинсовую рубашку. Удалил свою страницу. Вскоре на аватарках всей компании, вместо пёстрых фотографий и картинок, красовалось серое изображение удалённых страниц. На Никиту было больно смотреть: он чесался, не мог найти место рукам. Всё твердил: «Ребят… Простите, я-ж не думал… Просто фотки выложил, да пару слов написал». В этот момент никто из компании ничего не понял. Ситуация как-то замялась. Перешла в разряд «неприятных», «некомфортных» воспоминаний, которые как правило периодически поднимают адреналин, но подавляющее количество времени не беспокоят. Все напряглись, когда Никита, одним осенним октябрьским днём, не появился в школе. Ещё сильнее напряглись, когда он перестал выходить на связь. Но настоящая паника началась, когда в новостных пабликах появились сообщения о пропаже подростка. Голубоглазый, светловолосый, улыбчивый парень на фотографии смотрел куда-то за твою спину. Страшное дело. И ни у кого не нашлось слов, чтобы это прокомментировать. Началась паника.

Тёмный встал на уши. Тихая провинциальная жизнь плавилась фотоплёнкой.

Началась охота на ведьм. Все подозревали всех и каждый подозревал каждого. Поисковые, волонтёрские отряды прочёсывали бескрайние поля, бесчисленные лесополосы, заброшенные промзоны. Дети появлялись на улице строго в сопровождении взрослых. И только Егор, да особо не послушные подростки продолжали ходить в школу и по своим делам в одиночестве. Мама Егора рано умерла – ему не исполнилось и трёх лет. Отец тяжело работал вахтовым методом – осваивал дальний холодный Север или чем там на Севере занимаются? О работе отец не распространялся. Поэтому Егор привык заботиться о себе сам. Но сказать, что он не боялся – нагло соврать.

Его страх не обретал осязаемую форму. По ночам ему снились странные кошмары, то про маньяков, то про преступный синдикат, похищающий и убивающий людей, без причины и без разбора, то неведомая хтоническая кошмарная сущность, что питалась живыми душами… Почти каждую ночь Егор просыпался, менял сторону одеяла и подушки – те, на которых он засыпал были отвратительно холодными и мерзко-лягушачьими. Но каждая кошмарная ночь заканчивалась. Всегда наступало утро, пускай, зачастую и пасмурное.

Днём Егора успокаивал складной нож, перцовый баллончик и огромный чёрный пёс – помесь немецкой овчарки и добермана, обитавший во дворе частного дома – дощато-бревенчатой крепости на старый-старый лад.

До Павла Васильевича – отца Егора – дошли тревожные, зловещие вести, но приехать он не смог.

– Прости, сына. Даже если я сейчас отправлюсь, а возможности у меня нет – к нам из-за погоды не прилететь, не проехать, чудо, что связь вообще есть, я буду через месяц, а то и через два. Так что будь аккуратней, прошу тебя. И ещё раз… Прости – говорил отец, близоруко щурясь в экран ноутбука. Он делал массаж пачке сигарет техникой одной руки.