Ночевал в Сетуни, у родственников отчима. Как-то все само собой устроилось: и жильё нашлось, и люди хорошие. На следующий день на работу не пошёл: все какие-то дела. Днёмзашёл сюда: надо же вещи укладывать. Вот тут-то и состоялся наш знаменательный разговор со Светланой… (Я, вот, кошку сейчас прогнал из спальни, а зачем? Шуршала на шкафу бумагой, раздражала меня. И, вдруг, понял: не будет мне не то чтобы счастья, а даже простого человеческого покоя. Мать меня презирает за «безволие» (я ведь со Светланой опять «помирился»), бывшая жена – за никчёмность, здесь все – за дармоедство, за неучастье в их жизни, за дурные манеры, за лживость и душевную пустоту. Да, лживость, вот их главный тезис. Но так ли я уж лжив? Может, трусоват, да, и прижимист, а может, просто, обидчив по-детски, не сдержан, но не лжив!

А Светлана как? Тут я и вовсе теряюсь. Я теперь ни во что не верю, а мне надо верить в неё, ибо она – моё теперь последнее пристанище. На душе, как камень, вопрос: вот, сорвётся здесь, с ней, что буду делать? А иногда – вообще легко, вроде, как, ну и черт с ним, пойду куда-нибудь… Опущусь! Хочется верить в Светлану. Забудусь, размечтаюсь, а потом, вдруг, вспомнится этот наш разговор, и сразу все перед глазами меркнет. Ничего, все это мелочи. Мелочи жизни. Как будто мне ещё с полдюжины жизней отпущено.

…Да, разговор. Как всегда, все упирается в деньги. Я, как вы знаете, привёз к ней все свои нигерийские сбережения: пару-тройку тысяч сертификатов. Кое-что я истратил в Лен-де, но мелочи. Основную сумму сберёг (а иначе, как было ехать?). Придя домой, я первым делом кинулся к книжным полкам, где лежали мои (наши?) деньги (где её сертификаты лежат, я не поинтересовался). Светлана с невозмутимым видом сидела в кресле. Денег (то, бишь, сертификатов) там не было. «А где же деньги»? с глупой улыбкой обратился я к ней. Она с минуту молчала, а потом и говорит: «Деньги я убрала». «Ну, так, принеси»! «А сколько ты мне собираешься оставить», спрашивает она, не двигаясь с места. Как, мол, ты сам считаешь. «Ну, что ж, отвечаю, я жил на твоё лето, надо за лето рассчитаться». «И всё?» «Да, всё», говорю, чувствуя подвох, что что-то не так, но, справедливости ради, ведь, не отдавать же ей все, что привёз с собой, что сберёг для нашей совместной жизни? «А за Нигерию, спрашивает, разве не надо рассчитаться? Ведь, на мои харчи жил, каждый вечер сытый от меня уходил, еле ноги волочил. И т.д., и т.п.». Я, услышав это, так и сел на месте. Это было, как удар обухом по голове. Я, значит, к тому же, ещё и подонок? Дармо-б (как мне было указано). Спал с ней за её харчи. Как страшно стало. Страшно было смотреть на неё. Как я купился! Мне захотелось, вдруг, оказаться снова в Икороду (Нигерия), на стройплощадке, в самом начале нашей такой безмятежной жизни. Ах, если б вовремя остановился. Ведь, были же сигналы, ведь, говорил себе «не надо, не любишь ты её, остановись». Но, ведь, тянуло, тянуло к ней, в её тёплую постель, к жарким, таким нежным губам, в убаюкивающие объятья. А теперь, выясняется: «жил на её харчи» …Так что деньги пришлось поделить на её условиях…

…Каждый день одно и то же. Атмосфера ненависти и скрытой (а то и явной) конфронтации. … Очередное испытание для меня теперь, когда Светлана в Перми, и когда я так «низко пал» в глазах Вадима и тёщи после нашей неудачной попытки развестись. Вадим растёт, набирается сил. Он знает, что я ему ничего не сделаю, что он сильнее меня, он чувствует себя хозяином положения. … А главное, у него теперь есть полное право презирать меня. Ведь, я оскорбил его мать – то, что он ей предрекал когда-то и не перестаёт предрекать и сейчас. … Я живу на положении бедного родственника – этакий приживальщик без прав, – которого терпят в доме, уступая очередной «блажи» хозяйки… Самое страшное – это то, что Светлана где-то в душе на его стороне. И бабка тоже. Я всё время начеку, всё время в напряжении, настороже, жду подвоха. Мне постоянно нужно следить за собой в их присутствии, нельзя ни на минуту расслабляться, не дать повода для разговоров… Иногда меня начинает бить лихорадочная дрожь, иногда вдруг наваливается слабость. Хочется лечь, никого не видеть… Все это может быть истолковано превратно, не в мою пользу. Сделаю замечание и в ответ кривая усмешечка Вадима, угрюмый взгляд бабки… Их особенно бесит, когда Лиза начинает ко мне прибиваться, ластится и успокаивается у меня на коленях.