В небольшом зале московского Союза художников на Беговой проходила конференция на тему «Скульптура малых форм». На столе в центре зала стояли образцы этих «малых форм», а участники конференции, приехавшие из разных городов, оживленно обменивались впечатлениями, толпясь вокруг стола и дожидаясь начала заседания. На стенах зала в больших застекленных рамах висели рисунки Николая Фешина. Если не ошибаюсь, он подарил их своей родине, из которой эмигрировал много лет назад в Америку.

Начало конференции задерживалось.

– Сейчас приедет товарищ Ворошилов, – объявил кто-то из администрации.

Это сообщение не произвело особого впечатления на присутствующих. Уже наступила оттепель, и появление кого-то из бывших руководителей в творческих союзах не казалось событием. Анастаса Микояна часто можно было встретить в ресторане Союза художников, где он запросто сидел за столиком со своими земляками.

Ворошилов вошел в сопровождении художника Кацмана и кого-то из функционеров правления Союза. Я обратил внимание на то, что лицо его было багрово-красным, а шел он, странно широко расставляя ноги.

Присутствовавшие на конференции никак не отреагировали на его появление. В зале стоял гул разговаривающих художников.

Ворошилов шел вдоль стен, разглядывая большие рисунки, пока не уткнулся в лист, на котором одной контурной линией был изображен женский торс. Поскольку Ворошилов стоял почти вплотную к листу, он видел только белую бумагу, а карандашная линия, изображавшая торс, оказалась вне поля его зрения почти по краям белого листа.

– Ничего не вижу, – сказал обрадованный Ворошилов.

– Климент Ефремович, отойдите немного подальше, – посоветовал Кацман и, услужливо поддерживая Ворошилова под руку, отвел его от рисунка на пару шагов.

Ворошилов поставил ладошку козырьком и наконец увидел рисунок. А в это время, как порой бывает, зал случайно затих, и в возникшей тишине мы услышали громкий обрадованный голос Ворошилова.

– Так это же ж***!

Вот тут-то присутствующие и обратили внимание на «вождя».

Дни рождения мои и Викины мы отмечали обычно в моей мастерской. Гостей собиралось много: человек двадцать – тридцать. Закуску и посуду приносили из дома. Во всю длину мастерской сооружался стол из трех огромных дубовых дверей. Двери продавал новым обитателям корпуса мастерских уже известный читателю ушлый водопроводчик Виктор Рего. Дверных проемов оказалось меньше, чем изготовленных дверей, и двери нещадно сжигали вместе с другим строительным мусором во дворе. Виктор спасал их от уничтожения и продавал по четвертаку каждому желающему.

Сейчас моя мастерская забита станками, на которых стоят мраморные, деревянные и гипсовые скульптуры, сделанные мною за многие годы. В мастерской стало так тесно, что посередине с трудом помещается стол из одной дубовой двери. Да, впрочем, и нет необходимости сооружать что-то большее. Почти никого не осталось из тех, кто приходил ко мне раньше.

За почти сорокалетнее существование дома на Песочной набережной мою мастерскую посетили многие люди: мои друзья, просто знакомые, случайные гости, иностранцы, дипломаты, военачальники, студенты и школьники. Среди них было много замечательных людей, которые так или иначе повлияли на мою работу или даже на мою жизнь, сделав ее более интересной и наполненной.

Многих из них я портретировал, и их портреты до сих пор стоят на стеллажах или станках мастерской, напоминая мне о многих забавных и серьезных эпизодах, связанных с нашими встречами.

Задумывая портрет, я заранее представляю себе общую композицию: с плечами или с руками; или же только голова. В процессе работы, естественно, все это уточняется. Бывает и так, что первый замысел сохраняется до конца. Так, например, дирижера Темирканова я с самого начала задумал в сильном движении в момент дирижирования. Я долго наблюдал его во время концертов в филармонии и решил вылепить его с одной рукой. Казалось бы естественным изобразить обе руки дирижера, но вторая мне все время мешала, отвлекая внимание от портрета, в котором я стремился выразить состояние человека, углубленного и поглощенного музыкой. Две руки превращали психологический портрет в констатацию «производственного момента». Поэтому я, вопреки советам многих моих друзей, оставил композицию портрета такой, какой и задумал.