Ева задрожала от ужаса.

– О чем ты хотел поговорить?

Улыбка Гриффа сказала ей, что сейчас не время шутить.

– Думается мне, мы оба выиграем от откровенного разговора. Давай выйдем на улицу. Кофе можешь взять с собой.

Ева и без того страдала от боли в бедре, а тут еще и высокие каблуки. Ей точно не донести чашку с горячим напитком.

– Я бы предпочла выпить его здесь.

Его выражение оставалось невозмутимым.

– Как хочешь. Нам некуда спешить.

Пытаясь подавить нервозность, она силилась выдавить из себя улыбку.

– Двадцать лет-то уже прошло. Куда бы ты хотел пойти?

Он кивнул в сторону стеклянных дверей, которые вели к другому балкону, поменьше.

– Там нас никто не потревожит.

Наедине с Гриффом. Отлично. С того момента, как решила вернуться в бухту, Ева знала, что этой встречи не избежать.

Когда он открыл перед ней дверь, она очутилась на балконе, освещенном лишь светом луны. Они стояли лицом к морю, бриз доносил до них шквал соленых брызг. Луна сияла над прибоем, бросая свет на серебристый завиток волн и белую пену.

Ева схватилась за балконную решетку, благодарная за опору. Теперь, при свете луны, Грифф казался даже выше.

– Итак. – Она смело взглянула ему в лицо. – Что бы ты хотел обсудить?

– Я думаю, ты и сама знаешь, Ева. Возможно, надеешься, что через двадцать лет я даже не заметил, как мы расстались, а я хотел бы знать, почему ты вдруг уехала из города, ничего мне не сказав.

Ева кивнула, глубоко вздохнув. Конечно, она догадалась, о чем он намерен спросить, и знала, что должна сказать ему правду. Если бы это было так просто! В молодости они могли говорить бесконечно, делились всеми своими тайнами. Ну, или почти всеми. Только вот прежнюю легкость и откровенность уже не вернуть. И теперь они практически незнакомцы.

У нее возникло искушение сослаться на мать в качестве оправдания, но это было бы трусостью. Хотя уехать тайком предложила именно мать.

«Я тебя понимаю, Ева, – сказала она в ту роковую ночь, когда они под покровом темноты покидали Изумрудную бухту. Ева плакала и просила разрешить ей увидеться с Гриффом. – Будь благоразумна, дорогая. Если ты постараешься объяснить, что мы собираемся сделать, расскажешь ему все. Он может предъявить свои требования, а это лишь все усложнит».

Ева попыталась возразить, но мать настояла. «Тебе нужно порвать с прошлым раз и навсегда. Ты должна думать о своей карьере. У тебя большое будущее, дорогая. Все так говорят – твой учитель, комиссия, судьи. Ты не можешь похоронить твой талант. Я тебе не позволю».

В глазах матери стояли слезы. Потенциальная карьера Евы была невероятно важна для нее. Она начала одевать Еву в балетную пачку, когда той было три года. Балетная карьера восемнадцатилетней Евы, вероятно, была Лиззи Хеннесси важнее, чем самой Еве.

Намного позже, набравшись опыта и повзрослев, Ева поняла, что ее бедная, одинокая мать отчаянно пыталась уберечь дочь от ошибки, которую совершила сама. Ева никогда не сомневалась в правоте матери. Словом, сделала то, что сделала. И карьера вознаградила ее тысячу раз.

Ветер взметнул волосы к лицу, Ева отвела их в сторону дрожащими пальцами.

– Мне стыдно, что мы уехали в такой спешке. Я всегда чувствовала себя виноватой.

– Ты была моей первой девушкой. И к тому же первой девушкой, которая меня бросила. – Он не выглядел агрессивным, больше походил на прежнего приветливого Гриффа. – Я признаю, мое самолюбие сильно пострадало.

Он подошел к перилам, встав рядом с ней и засунув руки в карманы. Ева могла видеть его профиль: широкий умный лоб, губы, которые когда-то пробовала на вкус с волнением и дерзостью.