Псина выпуталась из тряпок и с повизгиванием свалилась на землю. Ребенок что-то прошептал и умоляюще протянул руку к собачонке.

Уинтер обернулся к собаке:

– Что ж, иди и ты.

И, не оглядываясь на дворняжку, повернулся и зашагал в сторону приюта. Побежит пес следом или нет, в любом случае не он его главная забота, а ребенок.

Он чувствовал, как маленькое тельце дрожит у него на груди – не то от холода, не то от страха.

Через полчаса впереди замаячил новый приют для сирот и подкидышей. Здание было из обычного кирпича, но все равно выделялось среди своего окружения, как светящийся маяк надежды. При этой мысли Уинтер даже запнулся. Что он станет делать, если леди Бекинхолл права и его прогонят? Он представления не имеет, ибо приют и помощь детям – то, чему он всегда хотел посвятить свою жизнь. Без этого – без них – он просто ничто.

Он отринул эту мысль и пошел дальше. Ребенка надо поскорее занести в тепло. У центрального входа была роскошная лестница, но Уинтер предпочел более доступный черный ход.

– Да благословит вас Господь, сэр! – воскликнула Эллис, одна из служанок, когда Уинтер вошел. Черный ход вел в кухню, и Эллис как раз наслаждалась чашечкой чая перед сном. – Я не знала, что вы так поздно выходили, мистер Мейкпис.

– Пожалуйста, налей чаю и добавь побольше молока и сахара, Эллис, – распорядился Уинтер, поднося ребенка к очагу.

– Пошла прочь!

Уинтер повернулся на гневное восклицание Эллис и увидел, что она пытается прогнать с кухни собачонку.

Ребенок протестующе захныкал.

– Все в порядке, Эллис. Пусть собака останется.

– Эта грязная вонючая тварь? – возмущенно проворчала служанка.

– Да, я вижу, – сухо отозвался Уинтер. Дворняжка подобралась к очагу, явно разрываясь между желанием держаться поближе к ребенку и инстинктом бежать от чужаков, и от ее свалявшейся шерсти несло тухлой рыбой.

– Вот возьмите-ка. – Эллис вручила Уинтеру чай с молоком и постояла, глядя, как он придерживает чашку в трясущихся ручках малыша, чтобы он мог попить. – Бедненькая крошка.

– Да, – пробормотал Мейкпис. Он убрал жидкие волосики с маленького грязного личика. На вид ребенку было года четыре-пять, но может и больше, ибо многие дети в Сент-Джайлсе слишком малы для своего возраста.

Собака вздохнула и плюхнулась в углу у очага.

Веки ребенка отяжелели от усталости. Уинтер старался не потревожить его, раздвигая тряпки. Обнажилась маленькая, с выпирающими ребрами грудь, почти посиневшая от холода.

– Эллис, принеси-ка одеяло и согрей его у огня, – велел Уинтер.

– Его надо искупать, – прошептала служанка, когда вернулась с одеялом.

– Да, – согласился Уинтер, – но, думаю, это подождет до завтра. Утром мы как следует вымоем его.

Если, конечно, ребенок переживет ночь.

Уинтер убрал последний лоскут тряпки и помедлил, вскинув брови.

– Думаю, лучше тебе закончить это, Эллис.

– Сэр?

Он завернул спящего ребенка в теплое одеяло и повернулся к служанке.

– Это девочка.

Леди Маргарет Рединг – а для близких друзей просто Мэгс – вошла в тот вечер в бальный зал леди Лэнгтон и специально не стала оглядываться по сторонам. Во-первых, она знала большинство тех, кто был на балу: самые сливки лондонского общества, включая ее брата Томаса и его жену. Известные члены парламента будут с хозяйками светских салонов и парочкой несколько сомнительных леди или джентльменов. Среди этих людей она вращается почти пять лет со своего первого выхода в свет – обычный список приглашенных на подобное светское событие.

Но это не единственная причина, по которой она не стала глядеть вокруг. Нет, куда благоразумнее было не глазеть на него на манер какой-нибудь по уши влюбленной дурочки. Она пока еще не готова к тому, чтобы все – включая брата – узнали об их связи. Пока что это была восхитительная тайна, которую она свято оберегала. Как только они объявят о своей помолвке, это сразу же станет всеобщим достоянием. А Маргарет хотелось, чтоб он еще какое-то время принадлежал только ей.