В этом последнем столетии, прежде всего, экспериментальный априорный метод, единственный действительно научный, был внедрен в практику естественных наук, и с его помощью человек освободился от предрассудков старой школы мысли, от субъективных или спекулятивных теорий, и ограничился тщательным и разумным изучением поля наблюдения.

Да, человеческая наука прочно основана и беременна возможностями, достойна нашего почтения за ее трудное и давно доказанное прошлое, достойна нашего сочувствия за ее будущее, полное обещаний полезных и выгодных открытий. Ибо природа отныне должна быть книгой, доступной для библиографических исследований ученых, миром, открытым для исследований мыслителя, плодородной областью, которую уже посетил человеческий разум, и в которой мы должны смело продвигаться, держа в руках опыт как наш компас…

Недавно один мой старый друг земной жизни говорил со мной следующее. Одно из наших странствий вернуло нас на Землю, и мы проводили новое моральное исследование этого мира. Мой спутник заметил, что человек сегодня знаком с самыми абстрактными законами механики, физики, химии, … что применение знаний в промышленности не менее замечательно, чем выводы чистой науки, и что кажется, будто вся вселенная, мудро изученная человеком, должна была стать его королевским уделом. Когда мы продолжили наше путешествие за пределы этого мира, я ответил ему следующим образом:

«Слабый атом, потерянный для зрения в незаметной точке бесконечности, человек верил, что он может охватить своим взором все пространство вселенной, тогда как он едва ли может выйти за пределы области, в которой он обитает; он думал, что может изучить законы всей природы, и его исследования едва достигли сил, действующих вокруг него; он думал, что может определить величие звездного неба, и он исчерпал свои силы, изучая пылинку. Область его исследований столь мала, что, однажды потерянная для зрения, разум тщетно пытается ее вернуть; человеческие небо и земля столь малы, что едва ли душа в своем полете успела расправить крылья, прежде чем она достигла последних областей, доступных наблюдению человека; ибо неизмеримая Вселенная окружает нас со всех сторон, развертывая за пределами наших небес свои неизвестные богатства, приводя в действие свои непостижимые силы и достигая необъятности в великолепии своей жизни.

«И простой мясной червь, жалкий клещ, слепой и бескрылый, чье жалкое существование проходит на листе, где он родился, осмеливается (потому что он, несомненно, сделал несколько шагов по этому листу, колеблемому ветром) иметь право говорить об огромном дереве, к которому он принадлежит, о лесу, частью которого является это дерево, и мудро рассуждать о природе растительности, развитой на нем, о существах, которые его населяют, о далеком солнце, лучи которого приносят ему движение и жизнь? По правде говоря, человек странно самонадеян, желая измерить бесконечное величие мерой своей бесконечной малости.

«Поэтому пусть эта истина хорошо запечатлеется в его уме, – если сухие труды прошлых веков приобрели для него элементарные знания о вещах, если прогресс мысли поместил его в преддверие знания, все же он еще не изложил больше, чем первую страницу Книги, и, подобно ребенку, подверженному обману каждым словом, далекий от того, чтобы претендовать на право авторитетно толковать произведение, он должен довольствоваться смиренным его изучением, страница за страницей, строка за строкой. Однако счастливы те, кто способен это сделать!»

Галилео.

Это были мои обычные мысли. Это мысли студента девятнадцати или двадцати лет, который приобрел привычку думать. Не может быть никаких сомнений, что они были целиком продуктом моего собственного интеллекта, и что прославленный флорентийский астроном не имел к ним никакого отношения. К тому же это было бы сотрудничеством в высшей степени невероятным.