– Вот, щипчики для сахара. Серебро. Эмалью инкрустировано.
– Маловаты что-то. Да ими и не поколешь!
– Это не для колки, из сахарницы брать.
– Да видала я, не учите. Но цена им и в базарный день невелика.
– Сколько дадите?
Марфа бросила на прилавок несколько монет.
– Больше не дам.
Женщины вздохнули.
– Мы согласны.
Молча взяв деньги, они удалились. Марфа же выложила щипцы на витрину, обозначив тройную цену. «А кичливости – невпроворот! – с неприязнью подумала она и подытожила, – ничего, скоро мы спесь с этих инкрус… инкус… (тьфу ты – не выговоришь!) собьем». И вновь распушилась на звук колокольчика.
Софья Александровна молча провела Марфу на кухню. Чуждый аромат витал в воздухе. Марфа по-свойски села и, не спрашивая разрешения, плеснула себе кофе. По скатерти коричневой жижей расползлись рваные взбухающие рубцы.
– А вы что же, Софьясанна, не присядете? Допрежь того не брезговали, – пытливо посмотрела она на бывшую хозяйку.
Софья Александровна, укутавшись в воздушную шаль, вздохнув, присела.
– Шалька-то ваша никчемная совсем, не пригодна от холода-то. И чего вы в нее вворачиваетесь? – начала разговор Марфа. – Может, теплую вам принесть? Вы только скажите, по старой памяти расстараюсь.
Разговор не клеился. Марфа, оттопырив толстый мизинец, с прихлюпыванием втягивала в себя из крошечной чашки горячий кофий (черт бы побрал этих бывших, ведь дрянь несусветная!) Однако силилась соответствовать благородным манерам хозяйки. Изнутри же просто захлебывалась ядом: «Ишь ты какая: обнищала, распродала почитай все, а гонор остался. Противно ей со мной чаевничать, а виду не показывает. А чем я хуже? Наше сейчас время. Хватит. Были уже ничем. А станем всем. И из сервизов ихних будем кушать, и в кринолинах ходить, и на роялях играть».
Софья же Александровна, глядя на разодетую, в рюшах Марфу, напоминавшую ей дачную самоварную бабу, печально думала: «И это – будущее России? Да хоть тысячу лет будет водить Моисей по пустыне таких марф – генофонд не улучшится».
– Голубушка, – вежливо выдержав еще два прихлюпа, спросила она Марфу, – могу я поинтересоваться целью вашего визита?
Марфа по-хозяйски откинулась на стуле, предварительно вытерев запотевшие руки о скатерть. Тонкая бровь Софьи Александровны приподнялась в легком изломе и опустилась на место.
– Я, глубоко… важаемая Софьясанна, комиссионку держу. Слыхали, наверное. А у вас вещичек ненужных – не счесть. Оптом могу скупить – все равно проедите. Вот серебра столового уже не вижу, глядишь, – и до хрусталя дойдет. А я все за хорошие деньги приму.
Взгляд Софьи Александровны сквозил мимо Марфы в прошлое. Ничего не осталось в этой хваткой бабище от отчаявшейся беременной девушки, которую она, по доброте душевной, приютила. А теперь та мнит себя ровней. Да, их время. Что стало с Россией? Словно причудливое лоскутное одеяло из клочьев смешавшихся сословий, чуждых культур и неясных ориентиров. И сплошь марфы: хваткие, наглые, невежественные.
– Софьясанна, вы тут невзначай Богу душу не отдали? Взгляд-то какой стеклянный? – склонилась над ней Марфа, обдав запахом застоявшейся пролетарской столовки. – Ну вы тут решайте, а я завтра тогда загляну, отдохните покуда, – и ретировалась подальше от греха, заприметив мимоходом: «Совсем плоха Софьясанна, туго соображать стала, да и взгляд… Неровен час – падучая?»
Громоподобные раскаты опостылевшего голоса тещи закупоривали уши. Марфа, упершись руками в исполинские бока, достойные внимания пролетарского скульптора, смотрела на зятя как солдат на обреченную вошь.
– И чего же тебе, болезный, неймется? В третий раз пристраиваю на доходное место, а ты, немощь интеллигентская, никак не приноровишься? С тебя требовалось-то: ящик поднять, донести, поставить. А ты?