В чуме оказалось просторно, как в небольшой однокомнатной квартирке, лишённой громоздкой мебели, но в то же время тепло и уютно. Свободно могли уместиться пять-шесть человек. Было где развернуться и семье и приезжим гостям. Жилище с виду казалось простым и приземистым. Помещенье хорошо вентилировалось, внутри будто работал кондиционер, только бесшумный, и осуществлял медленную вытяжку воздуха через верхнее отверстие. По бокам возле стен располагались набитые сеном лежанки, а посередине топилась небольшая железная печка-буржуйка. Один из немногих здешних признаков цивилизации, почти достопримечательность, потому как, со слов Пайрии, в большинстве чумов огонь поддерживался кострами. Тепла от неё хватало даже в стужу, да и шкуры, которыми были покрыты стены, хорошо согревали. Внутри жилища можно было снять верхнюю одежду.

Пайрия пригласил сесть за небольшой столик и выпить чай. Степан несказанно обрадовался. Он нуждался в горячительных напитках сейчас как никогда прежде и даже не мог поверить, что испытывал столь острую потребность в, казалось бы обыкновенных вещах. Под ногами прямо на снегу лежали широкие доски, а вдоль всего периметра по кругу циновки из тонких стволов молодой сосны и стебельной травы, поверх которых расстилались звериные шкуры. Сидеть в тепле и видеть под ногами между досок снег, Степану было непривычно. Иногда из-под деревянного покрытия меж щелей задувал позёмка, но вопреки ожиданиям холодно не было, и он быстро согрелся. Только посидев некоторое время в жилище, Степан перестал чувствовать за собой слежку и, находясь в безопасности, наконец, спокойно вздохнул и расслабился. Он весь растёкся от тепла, словно оттаял, и развалился на лежанке.

Через входную ширму в чум забегали собаки, без приглашения, как свои, но вели себя культурно, под руку не лезли. Они старались быть незаметными, уважали хозяев. Все невысокие – ростом с вершок. Сначала можно подумать, что ещё щенки, но на самом деле взрослые, обученные лайки. Пайрия сказал, что иногда их привязывают на короткую веревку к шестам, чтобы не мешались и отдыхали, стерегли вход.

Достав вещи из походной сумки, Степан угостил хозяина банкой варенья, сыром, печеньем, бутербродами с копчёной колбасой и прочими радостями городской пищи. Пайрия обрадовался подаркам и пожаловался, что к ним в Хымвынар редко кто заезжает. Среди угощений оказались персики. Пайрия округлил глаза и набросился на них так, будто с роду не видел.

– О-о-о, пона одя-ока!

– Угощайтесь, – со скрипом в голосе предложил Степан.

Он внутренне возмутился нападкам Пайрии, но решил смолчать и не портить приятные впечатления от гостеприимства. Степан взял персики больше для себя, нежели для угощения. Ему нравилась мысль о том, что всякий раз даже в самой холодной дороге они сохранили в себе частичку теплоты.

– Вы их никогда не ели?

– Давно-мана охотника привозите! Осень давано-мана!

Пайрия разорвал пакет и принялся жадно поедать с неподдельным аппетитом. Он небрежно надкусывал фрукты и обильно пуская сок, страстно чавкал, будто целовал губы любимой женщины. Воспользовавшись увлечённостью Пайрии, Степан всё же решил один из персиков припрятать в куртке и оставить у себя на всякий случай, как весенний талисман, которым можно подкрепиться на обратном пути. Он пригрел его под одеждой вместе с бутербродами и закрыл внутренние карманы на замок.

Перемежаясь с терпким ароматом заваренного чая, в чуме чувствовался резкий запах шерсти, крепкого мужского пота и древесного прения, но просачивающаяся из скрытых зазоров меж прослойками кожаных покрытий приятная зимняя свежесть развеивала вонь. Степан быстро привык.