Это был «Мельник и ручей» Шуберта в рок-обработке.

Шура знала, что обработку делал взрослый сын Ноны Петросовны, который настоящий музыкант, композитор, и живет теперь в Германии. Шура знала, что эту версию Шуберта никто до их «Ваганта» не исполнял. Еще Шура знала, что директор их центра был очень даже против исполнения этой композиции на празднике, да и вообще где бы то ни было.

Директор прослушал «Мельника» еще в мае – студийцы только-только закончили его разучивать. Вагантиков в тот раз даже не гоняли в концертный зал – директор самолично явился в студию, улыбался, велел не стесняться, уселся у стены, лихо закинул ногу на ногу, послушал немного, как студийцы с Ноной Петросовной повторяют старое, а потом, блеснув лысиной из-под трех застенчиво прикрывающих ее прядок, попросил: «А ну-ка гряньте, братцы, плясовую, что-нибудь новенькое и зажигательное».

И Нона Петросовна энергично кивнула, и Денис Хайруллин отложил саксофон – в этой композиции он солировал как вокалист, и Шура с Аней заняли рядом с ним свои места бэк-вокалисток. И было роскошное соло Ненашева на электрогитаре, и нежные клавишные волны Алены, и деликатные ударные Ника Зубаткина, и было всё, как казалось Шуре, очень хорошо – но когда они закончили, директор посидел немножко замершим, как восковая фигура, на своем стуле, а потом спросил:

– Это что?

– Это рок-баллада! – выкрикнул радостно Макс Красносельский и описал гитарным грифом восьмерку.

– Вы бы еще рэп прочли, – бесцветным голосом сказал директор. – Вместо Шуберта.

– Иван Арнольдович, – сказала Нона Петросовна.

– Нона Петросовна, – сказал Иван Арнольдович. – Ко мне загляните, когда времечко найдется.

И он ушел, и Нона Петросовна велела всем быстренько повторять «Гаудеамус», а сама учеканила своими каблуками по коридору. И Красносельский, выждав, пока затихнет каблучный шаг, выскочил за дверь и куда-то ускакал, и вернулся минут через десять в студию, где, конечно, никто «Гаудеамус» не повторял. «Ну что-что, – бросил Макс, усаживаясь на стол Ноны Петросовны. – Орал, почему мы уродуем классику. И почему мы поем по-немецки. И чтобы он больше этого не слышал. Блин, учили этот чертов текст, учили!». И Шуре стало немножко жалко Макса: он сам мечтал солировать в «Мельнике», как Хайруллин, и запоминал наизусть диковинные немецкие слова, и слушал в интернете такие специальные ролики, чтобы отшлифовать произношение, но поломавшийся голос у Макса все никак окончательно не установится, все скачет от сиплых верхов к неизведанным низам, а Хайруллин уже поет как взрослый.