– Разучиться творить?

Чёрный поморщился.

– Нет, творить – это такой дар, который обратно не забирают. Ты можешь попытаться забыть о нём, но тогда он выжжет тебя изнутри. Я боюсь однажды проснуться, и перестать видеть эту серую дрянь, – он, не глядя, указал рукой с крепко сжатой стопкой на пыльный круг окна, за которым проплывали белёсые космы Тумана.

– Так ты же сам говорил… – начал Светлый.

– Ай! Говорил! Я говорил о том, что мечтаю о дне, когда Туман исчезнет из города, а не о том, чтобы перестать его видеть! Вот они, – он ткнул стаканом вниз, на снующих покупателей. – Или она, – стакан метнулся к продавщице, плеская. – Ни черта же не видят. Пьют, жрут, детей рожают – и всё. Хоть Туман, хоть дождь из черепах.

– А мы?

– А мы хотим чего-то большего! Видеть мир, как он есть. Я хочу жить в Городе, который нарисовал, хотя и не видел его таким никогда. Но ты ведь видишь Туман?

– Я вижу.

– И я вижу. И превращаться в свинью у корыта не желаю. Точнее, не смогу. Такого дара у меня нет.

– Жалеешь?

Чёрный тряхнул давно не стриженой головой:

– Иногда да. Может быть, и не иногда. А что толку? Однажды видевший море не сможет его позабыть. Можно помечтать о тихой жизни среди фарфоровых слоников, но не будет им от меня счастья!

Светлый поднял стопку:

– К чёрту слоников! За удачу!

– За удачу!

Они выпили, закусили сводящим скулы лимоном, который снова захотелось запить чем угодно, пусть даже этим резким дешёвым бренди из дагестанской глубинки. Замолчали.

Чёрный подошёл к ограждению, посмотрел на торговый зал, на снующих внизу людей. Никто не замечал его, все занимались своими делами. А он хотел докричаться до каждого, быть этим каждым понятым и принятым. Если же нет, то тогда и ему не нужен никто, пусть провалятся сквозь землю, и магазин этот чёртов пусть с собой заберут.

Мальчик лет пяти в голубом комбинезоне и сползшей набок цветастой шапочке замер перед витриной, даже рот открыл от изумления. В витрине выставлялась свиная голова. Огромная, с бугристой жёлтой кожей. Смерть обескровила и обездвижила пятачок, зажмурила маленькие быстрые глазки, но сама таращилась на мальчика в упор. Ему было и жутко и интересно. Хотелось дотронуться. Может быть, даже посмотреть на убийство. Увидеть, как отрежут голову. В то же время, он до слёз жалел животное, которое никому не сделало зла.

«Он увидит смерть, болезни, страдание, и станет величайшим Учителем» – вспомнил Чёрный. К витрине подошла расплывшаяся тётка в некрасивом коричневом пальто с меховым воротником, утащила упирающегося Будду прочь.

Чёрный вернулся к столу:

– Вот что, дорогой товарищ, здорово мы тут с тобой гульнули, но пора и честь знать. Время не ждёт.

– Так ведь выходной же!

– Эх, я давно уже не слежу за днями недели! Вся моя жизнь – рваный и прыгающий скользящий график. Но это всё ерунда, нужен буду – ты знаешь, как меня найти.

– Вот это уж непременно. И вскорости. У меня такое ощущение, будто я не сказал тебе что-то очень важное, словно хотел, но забыл.

– Ничего! Если действительно важное – обязательно вспомнишь.

* * *

– Ты опять опоздал? – сменщица с высокомерным отвращением оглядела избитое лицо, наслаждаясь демонстрацией этого отвращения. – Весёлая ночь?

Он молча протиснулся мимо её туши в ларёк. «Интересно. В таких объёмах, как здесь, прикосновения к женскому телу ничего не значат. Точнее, прикосновения к таким объёмам» – сдержать смешок не удалось.

– Нет, ну ты глянь, какой хам! – её маленькие чёрные глазки сузились, курносый пятачок воинственно вздёрнулся, так что она стала похожа на бойцового поросёнка. – Ты что думаешь, мне делать больше нечего, кроме как ждать нашего художника великого, от которого дешёвой кониной тащит за версту, как от загулявшего прапора?!