Прежде каким-то незаметным для меня оставалось то, что стало только всё сильнее вырисовываться для моего понимания во времена наступившие. Меня стало поражать то, что какое множество людей стремится к наживе и что насколько само поведение такого множества людей подчинено стремлению к наживе. Поражало и то, что насколько прекрасно было известно такому множеству людишек о том, что наживаться лучше всего на чьих-то бедах, там, где несчастье не может торговаться. Он не опасались кому-то навредить, СДЕЛАТЬ кому-то только хуже, потому что чьё-то большее несчастье только больше будет затягивать в подчинение. Иметь наглость отваживаться ПОКАЗЫВАТЬ себя снова и снова перед теми, кто уже в чём-то пострадал, для этих людишек имеет очень важное значение. Им важно ОБЯЗАТЕЛЬНО себя ПОКАЗЫВАТЬ перед теми, кто понёс какие-то потери, с пренебрежением и безразличием как на какой-то лестнице, на которой они оказываются на одну ступеньку или на несколько ступенек выше тех, кто пострадал, кому уже тяжело будет подняться до них словно по ЕДИНСТВЕННО возможному пути к увеличению своих доходов, к большей собственной выгоде за чей-то счёт. Такие люди не скупятся на обещания помочь, которые, на самом деле, ПУСТЫЕ. Эти люди не собираются не только помогать, но даже и переживать из-за того, что кто-то от них так НИЧЕГО и не дождётся. Для них намного важнее снова отваживаться ПОКАЗЫВАТЬ себя перед теми, кто зря понадеялся на них и терял время в напрасном ожидании, кто продолжал оставаться как ВИНОВАТЫМИ в своих же бедах. Мне много довелось видеть таких начальников, которые постоянно отваживались себя ПОКАЗЫВАТЬ перед теми, кому как некуда было деваться, кто раз за разом получал меньше, чем было обещано, или бывало, что совсем НИЧЕГО так и не получил за свою работу. Такие начальники, как ни в чём не бывало. продолжали и продолжали давать новые обещания тем, кто оказался у них в подчинении, кого как заранее продолжали оставлять ВИНОВАТЫМИ в чём-то раз за разом своими вопросами и замечаниями, чтобы как следует подготовить их к тому, что насколько меньше им будет заплачено и на этот раз или к тому, что кто-то НИЧЕГО так не дождётся.

Когда восемнадцать лет назад огромную страну, в которой каждому было помимо всего прочего обещано, что сплочена она навеки, развалили, и когда на Алтай больше всего из Казахстана и Киргизстана стали переезжать множество людей, то это не могло не превратиться в великую тему для жужжания там, куда хлынул такой многолюдный поток. И то, что по каким ценам эти люди вынуждены были на Алтае покупать дома, только ещё больше начинало усиливать это жужжание. Этих людей как будто стремились как можно больше обобрать. Цены на дома очень быстро стали грабительскими. И те, кто в Казахстане, в Киргизстане или в другой части некогда сплочённой страны, оказались как в чём-то ВИНОВАТЫМИ, и на Алтае оказались оставленными словно ВИНОВАТЫМИ в своих бедах. Переезжать они стали где-то за ДВА месяца до того, как было объявлено о распаде страны. Где-то в начале осени хлынул этот поток. Довольно-таки скоро, уже наступившей зимой, среди местных стали срабатывать условные рефлексы, подобные тем, какие академик Павлов изучал на собаках. В самом худшем положении оказались те из «беженцев», кому не хватало денег купить хоть какой-нибудь дом и кому приходилось устраиваться на квартиру. И среди хозяев квартир стало хватать таких, кому как ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было почаще заявляться к тем, кому как некуда уже было деваться, под разными предлогами то поздно вечером, то среди ночи, то на рассвете. «Беды по одной не ходят, чуть одна из них нагрянет, вслед за ней спешат другие». Такие хозяева в подлости своей радовались как открывшейся для них возможности ПОКАЗЫВАТЬ себя перед какими-то «беженцами», которые как НИЧЕГО не смогут им СДЕЛАТЬ из опасений СДЕЛАТЬ себе только ещё хуже, почувствовали себя носителями какой-то угрозы, ещё какой-то для кого-то бедой. Таким хозяевам, напивавшимся где-то допоздна, как ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было взять и заявиться среди ночи к «беженцам». Им как ОБЯЗАТЕЛЬНО было нужно с такой силой стучаться в двери, как будто они уже с этими дверьми начинали драться. Такой грохот не мог не бить по нервам тем, кого он в доме будил. Когда кто-то из разбуженных открывал двери, заявившиеся к ним вели себя как ни в чём не бывало. Они даже с какой-то наивной НЕВИННОСТЬЮ начинали проситься переночевать в этом доме по той простой причине, что их жёны в таком виде могут их не пустить в тот дом, где они живут. Им как будто тоже как некуда было уже деваться. И их приходилось впускать, чтобы не остаться как в чём-то ВИНОВАТЫМИ перед теми, кто впустил их в эти дома пожить, когда им самим как уже некуда было деваться. Из-за того, что у «беженцев» были трудности с тем, что на чём им самим ложиться спать, тем, кто заявлялся к ним среди ночи, приходилось ложиться спать на голом полу. Это их не останавливало, потому что к этому можно было отнестись с таким же пренебрежением и безразличием, как и к тому, что грохот от их стука посреди ночи мог напугать находившихся в доме детей. «Беженцам» оставалось как-то успокаивать своих перепуганных детей, говорить им, что им придётся потерпеть, ведь это же так позволил себе заявиться не кто-нибудь, а хозяин этого дома. Дом же оставался принадлежать ему, и его не получалось не впустить. И храп пьяных хозяев, завалившихся спать прямо на полу, и само насилие их присутствия до самого утра мешали же уснуть этим детишкам несчастных «беженцев». Но к этому можно же было отнестись с пренебрежением и безразличием.