Мария. Вера… Он верит, что он сын Божий. А я всего лишь женщина.

Рэбэ. Верно. Он вбил себе в голову, что Иосиф не его отец. Вот и о древнем Самсоне говорили, что он сын ангела. Но он не отвернулся от своего народа, а погиб, как герой.

Мария. Иисус не отвернулся от народа, он хочет всем только добра и любви.

Рэбэ. Любовь бывает только между равными и свободными. А разве наш народ свободен? Молчишь?

Мария. Он просто шёл своим путём. Ты ведь сам…

Рэбэ. Да, сам ошибался и искал. Но ответ только в священной книге. Другого пути нет. Я уже стар и понял, что нет всеобщей любви. Нет, Мария. Вот и ты сомневаешься. Но почему в нём нет сомнений? Он – твой сын.

Мария. Да, он мой сын, и я буду оплакивать его. Что мне остаётся? Неужели ты думаешь, что я не хочу спасти его?! Но как? Он не станет слушать меня. Эти его голоса… Они сильнее моего. Я буду оплакивать его, это всё, что мне осталось.

Рэбэ. Не кощунствуй. Напиши прокуратору, что он болен, что он не сын Божий, и его помилуют, Мария. И он говорит, что он – царь иудейский. Если не признать это бредом, его не пощадит ни Рим, ни Ирод.

Мария. Он утверждает, что царство его не от мира сего.

Рэбэ. Вот! Не от мира…. Он не в миру. Он болен. Больных не казнят.

Мария. Но как же ему помочь? Ты учёный, скажи.

Рэбэ. Думаю, ты и сама знаешь ответ, Мария, хотя и не можешь признаться в этом себе. Одно ясно, что Риму нужна провокация, чтобы ещё крепче стянуть петлю на нашей шее. Но Иисус должен покаяться. Да, к чему это? Ах, да. Это разрушит замысел императора и смягчит людей. Ведь не только Рим, но и непримиримые готовы казнить его, считая соглашателем. Он между двух жерновов, и из них вырваться невозможно, Мария.

Мария. Я умоляла его. А он лишь улыбался и гладил меня по волосам.

Рэбэ. Ох, грех гордыни. Дай ещё хлебну. Кисловато, я это, кажется, уже говорил, но при такой жизни… Мы съедаем себя, как стая шакалов, и я спрашиваю себя, как говорят в Риме: кому это выгодно? И ответ лишь один – Риму. А Иисус станет разменной монеткой между сенатом и синедрионом. Горе нам. Отдельные прутики легче переломить, чем вязанку. Иисус – орудие Рима, хотя вряд ли понимает это.

Мария. Вечер сменяет ночь. Ночь – рассвет. А кто сменит его?

Рэбэ. Я-то знаю, знаю, что его помыслы чисты, но народ, угнетаемый народ не поймёт его, Мария.

Мария. Но как мне, слабой женщине, спасти его? Он чист перед Всевышним.

Рэбэ. Знаю. В нём нет корысти, но не время, пойми. Так что если он не отречётся…

Мария (скорбно). Он не отречётся. Я буду молиться за него.

Ребэ. Мать ты или нет?! Испытай последний шанс. Уговори его. Не обрекай его!

Мария. Не знаю, что там твердят о сыне Божьем, но он сын мой. Это я знаю, и приму его волю.

Рэбэ. Мария!

Мария (твёрдо) Помолись за него.

Рэбэ. О, Мария. Я-то, конечно, помолюсь, но народ не поймёт его, и возможно даже… проклянёт. Ты даже не можешь представить, какие беды его поступок навлечёт на всех нас.

Мария. Я прощаю его.

Рэбэ. Ты должна, обязана что-то сделать.

Мария. Нет.

Рэбэ. Видимо, ты забыла, Мария, что и ты часть нашего народа.

Мария. Я всегда была верна нашему Богу. Но.. Иисус – мой сын.

Рэбэ (устало). Что же, я только хотел спасти его. Когда приходится выбирать, один человек или весь народ… Как тяжек выбор твой, Господи. Я устал. Очень устал, Мария. Проклятое время.

Мария. Я знаю его. Он умрёт прежде, чем раскроет в покаянии уста. Покаяние для него сродни самоубийству. Не мне тебе говорить, какой это грех Я оплачу его, но не смогу подтолкнуть к такой смерти. Самоубийству души.

Рэбэ (обречённо). Амэн.

Мария. Я молюсь за него. Помолись и ты, если хоть немного любишь его.