– Вы в больнице провинции Сьерра-Сенгилео. Вас привезли сюда после аварии. Страшной аварии.

– Когда, когда?

– Любезный, Вы были в коме две недели. Я вообще не знал выберетесь ли Вы.

«Две недели…» «А какое тогда было число?» «А какое сейчас?» Мысли носились по моей лишённой памяти голове словно пираньи по Амазонке в предчувствии скорой добычи.

– Что с моим лицом? – произнёс я один из мучивших меня вопросов вслух.

– Как Вы понимаете, оно весьма серьёзно пострадало. Мы делали операцию. Операцию, чтобы воссоздать Вашу внешность. И это кроме срочной операции, чтобы спасти Вашу жизнь. Ваша голова очень сильно пострадала. Нам нужно ещё наблюдать за Вами. И Вы пока что будете носить повязки. Потому что так надо. Для Вас надо.

А дальше Роблес, видимо, увлёкшись, стал, как и другие врачи, сыпать медицинскими терминами. Я чувствовал себя собеседником иностранца, язык которого едва знаю. Из его объяснений понял одно – я ещё слаб, да и моё лицо не восстановилось после операции, поэтому меня никуда не отпустят. Да и куда можно отпустить человека, который ничего не помнит о себе.

– Кто я такой? Как моё имя?

– Нет…

– Нет?

Роблес оставил стул и, подойдя ко мне, наклонился:

– Любезный, не хотите ли матэ? Кофе я Вам не предлагаю. Вам его пока вредно. Разговор предстоит весьма сложный. Но, видимо, не очень долгий.

– Это почему?

– Ну, голубчик, сил у Вас пока что маловато. В конце концов, авария была достаточно сложная.

– Хорошо, но… если Вы не говорите моё имя, то хотя бы скажите… Почему Вы так обо мне заботитесь?

Я уже понял, что лежу в отдельной палате, которая явно выглядит лучше, чем другие. Сейчас, когда меня вели в кабинет главного врача, я успел рассмотреть больничный коридор, а краем глаза увидел и другие палаты. Они были совсем не похожи на мою. Или точнее так – моя палата с кроватью, у которой регулировалась спинка, а стены были отделаны новеньким кафелем, была не похожа на остальные – грязные, с запахом застоявшейся мочи, который чувствовался даже в мрачном коридоре. Зато внизу – рядом с его кабинетом – была красивая зона регистратуры с улыбающейся медсестрой. Те, кто попадал в больницу в сознании, а не как я, сначала видели яркие стены и новую мебель, а уж потом – те ужасные коридоры.

– Вы точно ничего не помните? – очередной раз зачем-то спросил Роблес.

– Послушайте, Вы же врач… Проявите милосердие. Скажите кто я?

– Да, я врач! Я главврач этой больницы. А ещё я хирург. Хирург, который делал Вам операцию. Я тебя с того света вытащил, амиго! А если бы не вытащил?

Я старался выслушать каждое слово Роблеса, но при этом чувствовал, что теряю сознание – действительно, сил у меня было ещё немного. Но прежде, чем отключиться, я успел увидеть портрет на стене за рабочим столом Роблеса. С портрета смотрел мужчина лет пятидесяти пяти в тёмном пиджаке и красном галстуке. Ну, конечно, это Президент Умбрии Серхио Рамон Тапиа. И я понял – я знаю Президента Тапиа. Знаю довольно хорошо.

За иллюминаторами нарастал гул двигателей, а самолёт слегка трясло, словно он устал ждать когда оторвётся от бетона взлётной полосы в Уль-Трухильо, чтобы через пару часов приземлиться на небольшом аэродроме в Сан-Пабло почти на границе с Боливией.

Николас Альварес с недовольным видом взглянул на часы, покачал головой, а затем, перегнувшись через проход между кресел, постучал по плечу сидевшему чуть впереди Сальвадору Горацио.

– Ну, парень, посмотри – 6:50. Точнёхонько на 45 минут позже означенного времени взлетаем. Наш Президент пунктуален. Дон Серхио «Сорок Пять Минут» Рамон Тапиа…

– Эээ, сеньор, потише…