И тут я схватил его за руку. Видимо, достаточно крепко. Он даже дёрнулся и слегка оттолкнул меня.

– Послушай! – я попытался вновь схватить его, но Тренер не позволил, – послушай! Матч Умбрия – Уругвай! Матч Умбрия – Уругвай! Что с этим матчем?

Я не мог объяснить что это за игра и почему моё искажённое сознание вспомнило о ней. Тренер же отказался объяснять что-либо.

– Понимаешь, – он огляделся, – я не должен с тобой разговаривать ни о чём, кроме упражнений, которые тебе нужно делать для восстановления мышц.

– Так что с этой игрой?

Тренер снова осмотрелся по сторонам и, загадочно подмигнув, пообещал, что я обо всём узнаю, но когда придёт время. Что он имел виду? Этого он так и не объяснил.

Шасси «Борта номер три» коснулись потрескавшегося асфальта в аэропорту Сан-Пабло. За иллюминатором мелькнуло старое здание из рыжего кирпича. На крыше трепыхался потускневший на солнце синий с бордовым и жёлтым флаг Умбрии. Он выглядел ещё более бледно на фоне зелёных предгорий, которые располагались как будто сразу за этим строением. Хотя, на самом деле до этих огромных склонов было не менее трёх километров.

Проснувшийся перед посадкой фотограф Хара с улыбкой рассматривал как от здания с едва держащейся на крыше надписью «Сан-Пабло» к самолёту отправляется некогда белоснежная с синей полосой, а теперь светло-серая с выцветшими до голубизны полосками машина-трап. Поодаль расположилась небольшая группа людей, чьи лица с расстояния разглядеть было невозможно. Хотя, было очевидно, что это встречающие во главе с Губернаторами трёх южных провинций в мешковатых костюмах и аляпистых галстуках. Рядом с ними – одетые в традиционные костюмы артисты местного ансамбля. Благодаря огромным шляпам и расшитым пончо они сразу бросились в глаза всем, кто смотрел в иллюминаторы.

Сальвадор Хара улыбнулся, толкнул в бок растерянного Горацио и многозначительно посмотрел в сторону Альвареса и Лопеса. Фотограф понимал, что самолёт может остановиться и на сто метров дальше от Губернаторов и оркестра. Пилот точно не будет применять резкое торможение ради этих провинциалов. В этом случае встречающим придётся бежать вдоль взлётно-посадочной полосы пока устанавливают тот самый трап, чтобы как ни в чём не бывало приветствовать дона Серхио со свитой на скудной, но гостеприимной земле в южной части Умбрии.

Хара знаком показал своему тёзке Горацио, что ему пора отстёгивать ремень и направляться к выходу.

– Но ведь самолёт ещё не остановился, – удивился молодой журналист, – это опасно.

– Не остановился. Но когда «Эль-Уракан» остановится, мы должны быть уже у выхода, чтобы спуститься вниз быстрее Президента и снять как он выходит, – громко сказал балагур Альварес.

Он – как и Алессио Лопес – оператор, работавший в команде с Горацио, потягивался на своём кресле после полёта и уже отстёгивал ремень столь энергично, словно все два часа полёта они пили не кашасу, а самый крепкий кофе.

– В смысле? Объявили же, что до полной остановки борта вставать с мест нельзя. Это же правила безопасности!

Обычно молчавший Лопес на сей раз под ободрение Альвареса выдал целую тираду своему молодому корреспонденту:

– Хороший ты человек, Горацио, но ещё не всё понимаешь в нашей работе. Вот если дон Серхио будет не в духе, он сразу после остановки в сопровождении своего венесуэльского громилы подскочит к двери, быстренько сбежит по трапу, и мы ничего не снимем. Он не будет ждать пока мы развернёмся и будем готовы начать съёмку.

– В общем, двигайся. Двигайся, сеньор Сальвадор Горацио. Добро пожаловать в пул дона Серхио, – добавил Альварес, который уже протискивался по проходу в сторону выхода, держа в одной руке видеокамеру, а в другой штатив, который весь полёт лежал прямо в салоне «Эль-Уракана». Как и штатив Лопеса, который тот как раз в этот момент поднимал с пола.