Потом Афиногенов продолжил ваше дело. По вашей задумке его должны были найти и задержать. После этого в вашей невиновности усомнился бы только сумасшедший. Но вы просчитались. Ваша лень, которая во многом и привела вас на преступный путь, послужила для вашего же разоблачения. Я заподозрил вас, сличив две «мёртвые головы»: одна вашей руки, другая нарисована Афиногеновым. Всё дело в том, что вам было совершенно без разницы, что нарисовано на этом листке. Чтобы не утруждать себя, вы просто ляпнули на бумагу две кляксы. Получилось что-то похожее на череп. А вот вашему последователю требовалось проявить гораздо больше художественных навыков. Он должен был постараться, чтобы нарисовать череп, похожий на ваш. Ну и, конечно, конфеты. Любовь к сладкому также способствовала вашему разоблачению.

Учёный, всё это время слушавший Русакова, уставившись на него налитыми тупой злобой глазами, вдруг залился наигранным хохотом.

– Ну и что? Что изменит ваша блестящая цепочка умозаключений? Допустим, вы докажете, что я нарисовал «мёртвую голову». Я отвечу, что это была всего лишь шутка, и никто меня ни в чём не обвинит.

– Спорить на стану: закон вас наказать не сможет. Но вы кое о чём забыли – о вашем открытии. Теперь весь мир узнает, что его автором был Муравьёв, а ваша «шутка» стала причиной его смерти. Все отвернутся от вас. Ваш прежний авторитет рухнет, как карточный домик, и пятно с репутации вы уже никогда не отмоете.

Эта перспектива заметно умерила его весёлость. Он побелел и затрясся, а тонкие губы судорожно зашевелились, бормоча проклятия в наш адрес.

– Чёрт вас принёс, Русаков… зазнавшийся ищейка…

Эксперт поднялся с места, я спрыгнул с подоконника.

– Не могу желать вам всего доброго, да и свидание у нас с вами вряд ли будет, потому счастливо оставаться, Вершинский.

Мы вышли из кабинета. Встретив в коридоре главврача, Русаков сказал ему:

– Как я и ожидал, профессор – ловкий симулянт. Но за ним всё равно нужно присмотреть. Того и гляди его хватит настоящий удар.

Доктор понимающе кивнул.

Когда мы вышли на улицу, я не удержался и воскликнул:

– Ну и негодяй! Это же было самое изощрённое убийство из всех, какие я знал!

– В самом деле, – согласился Русаков. – Я сомневался до последнего, даже когда подозреваемых уже не оставалось. Мне было очевидно, что Афиногенов здесь не причём. Был ещё ассистент Косяковский, который вёл себя несколько странно. Может быть, он и в самом деле был бы не прочь проучить профессоров, которые, по его мнению, относились к нему неподобающим образом. Но подобная многоступенчатая операция с отвлекающими манёврами – явно не его стиль. К тому же он вряд ли сумел бы манипулировать Афиногеновым. У него не хватило бы на это ни изобретательности, ни силы убеждения. Преступник явно был более опытным и изощрённым. К тому же Косяковский не был знаком с Афиногеновым: тот был уволен ещё до его появления. А настоящий преступник явно знал о навязчивой идее бывшего санитара. Значит, он тоже работал в институте микробиологии. Круг подозреваемых существенно сузился. Я был уверен, что Муравьёв не вытаскивал конверт из своего ящика. Я не зря привлёк твоё внимание к факту, что ему мало писали. Вероятность того, что Муравьёв прихватил конверт вместе с ворохом другой корреспонденции, исключалась. А тащить домой конверт без подписи, после того, как от такого же пострадал его ближайший коллега – в высшей степени опрометчиво. Сомнений не оставалось: письмо подсунули в карман пиджака. Это мог сделать кто-то из гостей фуршета у Вершинского. Круг подозреваемых сузился, и в нём оказался сам Вершинский. Но я долго отказывался верить в его виновность, пока не разобрался с шоколадными пятнами и рисунками Афиногенова.