– Ах вот, значит, каков ты удалец! – вскричал он голосом рассерженным. – В человека обратно превратился – это ж надо! Да-а, недооценил я тебя, Яван Говяда…

И как начал гнуться в членах да ломаться, юрким змеем весь заизгибался, и ещё посохом закрутил, что аж свист пошёл.

– Ну да это ведь дело поправимое! – грозно дедок Ваньке орёт. – Я те, бычья башка, покажу, кто здесь всех круче! Я ить поражениев не знавал, и не таких как ты побивал. А ну-ка наружу давай марш, говяжий ты фарш!

Старичонка, очевидно, в себя пришёл, усмехаться да посмеиваться вновь принялся, а Яваха из хаты назад попятился, палицу поудобнее в руках перехватил да и говорит своему супротивнику:

– Слышь ты, пастух чёртов – ныне конец твоим вывертам пришёл! Сколь верёвочке не виться, а пора и концу появиться! Да возьми напоследок в толк: я тебе не телок, а сын Ра Яван Говяда, и дурить меня, нежить – не надо!

А старичонка без лишних слов как вдруг вертанётся и – свись! – Ване посохом своим по лбу!

Едва-едва успел Ванята палицей отбиться, да так, что по округе гром прокатился, и целый снопище искр из палицы выбился. Уклонился витязь в сторонку и сам по шарабану чертяке ударил – да не попал. Яро тогда Яваха оружием своим замахал, да и дедок был не прома́х – вовсю принялся охаживать Яваху.

И пошла тут у них потеха – любо-дорого со стороны посмотреть! – да не дай бог самому-то биться: ужо не миновать головы лишиться! Никогда ещё не доводилось Явану с таким умелым противником сражаться. Видать в чём-чём, а в искусстве воинском был Ловеярище искушён до крайности – мастаком драться он оказался.

Долго они там билися: всю-то ноченьку напропалую. Да к тому ещё и утро. И полдня вдобавок ещё… Окрест траву сплошь повытоптали, пылищу подняли и сами до чёртиков устали. По́том жарким обливаются, а бьются, не унимаются…

Уже разов с пять пропускал Яван посошиные удары. Добро, что вскользь они приходились, а то бы завал – боль-то была адская от дубины гадской… Зато старик для Ванькиной палицы неуязвимым оставался – ну никак тому достать стервеца не удавалося. Больно прыток был чёртов уж – даже Ваня тут был не дюж!

Не на шутку от этих обломов Ванёк разъярился и с удвоенной живостью на чёрта навалился: и так, и эдак его лупит да бьёт, а всё коту под хвост. Ваня и бегал, и прыгал, и ногами дрыгал, – чуть было даже не летал, – и по земельке споро катался… Всё мимо, всё рядом – ну не унять никак подлого гада!

А в это время старик поотбился и сам в атаку попёр буро, посошиной своей: швись, хрясь, хлесь, бум!.. И ой как худо Ванюхе пришлось бы, ежели бы он наконец не нашёлся. Всю-то свою остатнюю мощь собрал Яваха в одну точечку, и с такой скоростью молниеносною маханул чудо-палицей, что переломил-таки посох гадский на две палочки… Да только чёрт Ловеяр и тут присутствия духа не потерял. Швырнул он посошиные обломочки Ваньке в рожу, а пока тот уклонялся, за руку ярого воина ухватил, через себя его перекинул, на песочек низринул, и палицу из длани его вышибил. Сцепились они тогда драться-бороться без оружия и принялись недруг недруга бить не жалеючи. И руки и ноги в ход-то пошли; сшибилися супротивнички грудь в грудь – прямо на части друг дружку рвут!

Удивляется Ваня – глянь-поглянь: старик-то не слабее его ну ни капельки, а то и посильнее будет! Даром что с виду хилый да тощий, зато внутри – ну необоримой мощи! «Вот же чёртов хрыщ, колдун треклятый! – негодует в замешательсве некоем Ванька. – Насобачился драться-то, змей вертлявый – ну не ухватить!..»

И такая тут обида богатыря нашего взяла, такая горечь печальная на душу ему легла! Вспомнил он муки свои непомерные, принятые им от хохотливого изувера, вспомнил задание своё труднейшее, и белый свет, вспомнил красавицу-богатыршу, и погубленную подло мать, не утерпел, да за бороду Ловеяркину в сердцах – хвать! И цельный клочище с неё и выдрал.