Иногда, находясь в подпитии или поддавшись меланхолии, Чарльз с грустью размышлял о том, что, по сути дела, он не многим отличается от сводника, работающего на жадных до денег иностранных коммерсантов, и что он продает свое благородное наследие за чечевичную похлебку.

Затянувшееся ученичество Чарльза подошло к концу, когда ему исполнилось тридцать семь лет и банк «Браунз» назначил его управляющим счетами в Северной Америке.

После смерти Охотника Джона Чарльз сблизился с отцом, одиннадцатым графом. Большую часть своей взрослой жизни отец прожил в тени Охотника Джона, играя роль его доверенного лица в постоянных попытках реорганизовать семейные капиталовложения. После продажи семейного бизнеса в Канаде именно на одиннадцатого графа легла ответственность за реинвестирование вырученной суммы. Однако великая депрессия 1930-х свела на нет все его начинания в Северной Америке. Потерпев поражение, он вернулся к своей деятельности в банке «Браунз» и в течения всего срока пребывания в совете директоров являлся беспомощным свидетелем дальнейших финансовых потерь, на которые его обрекали безнадежные кредиты и неудачные инвестиции.

По мере углубления знаний по истории Канады, Чарльз стал лучше понимать те мощные политические и экономические механизмы, которые расшатали семейный бизнес Гриффинов. Очевидная беспомощность отца как бизнесмена и банкира стала вызывать у него большее сочувствие. И все же он никак не мог забыть замечание, которое Охотник Джон отпустил однажды в отношении его матери.

Чарльзу было тогда одиннадцать лет. Вместе с дедом он стоял у окна во втором этаже главного дома в Ардуне и задумчиво скользил взглядом вдоль узкой подъездной аллеи с восточной стороны дома. Аллея пролегала идеально прямой линией на расстояние более мили, рассекая надвое луга с мирно пасущимися на них овцами. Ланселот Браун – знаменитый ландшафтный архитектор XVIII века, прозванный Умелым Брауном, – насадил по обе стороны дороги дубы, каштаны, буки и вязы. Деревья росли порознь и небольшими группами, превращая обыкновенные сельские пастбища в классический пасторальный парк и придавая подъездному пути завораживающую перспективу.

В конце аллеи, едва различимая вдали, виднелась коренастая башенка маленькой норманнской церкви Святого Георгия в деревушке, расположившейся у восточных ворот поместья. Рядом с церковью находилось кладбище с участком, закрепленным за семьей Гриффинов, где три часа тому назад потрясенный горем отец Чарльза похоронил свою жену.

– Поделом ему, – проворчал Охотник Джон. – Не надо было жениться на слабачке.

Еще ребенком Чарльз научился терпимо относиться к шокирующей прямоте деда.

– Но почему, дедушка? Почему ты называешь маму слабачкой?

– Она умерла, не так ли? Будучи такой молодой! Что может быть лучшим свидетельством слабости?

– Но ведь она не виновата.

– А кто же тогда виноват?

– Она болела, – протестовал Чарльз.

– Слабачка! Ему надо было жениться на сильной женщине!

– Но папа любит маму.

– Любит? Долг – прежде удовольствия! Семья – прежде личных чувств! Так всегда поступали мы, Гриффины, в смутные времена. Но твой отец подмешал воды в наше родовое вино. Твоя мать была прекрасной женщиной, – упокой, Господь, ее душу! Нам будет ее не хватать! И все это хорошо, когда речь идет о лошадях. Но у нее не было никакого приданого: ни денег, ни собственности, ни положения в обществе – ничего!

Опираясь на трость и плечо внука, Охотник Джон с трудом поднялся с кресла, выпрямил спину и произнес напоследок:

– Впрочем, у него остался еще один шанс. Будем надеяться, что он его не упустит.