Целую.
Маша.
Машенька, здравствуй!
В твоей дурости твоё счастье. Не слушаешь меня, оставайся такой, как есть. Как будешь проводить лето? Я собираюсь ехать в Пицунду, обещали достать путёвку в пансионат. Олегу отпуск не дают, так что буду одна.
Кстати, твой гонщик, по-моему, не прочь ухлестнуть за мной… И тоже собирается в Пицунду.
Ты мне пока не пиши, я устроюсь в пансионате и сообщу адрес. Думаю, что уеду со дня на день.
Целую. Лена
Р. S. Я надеюсь, у тебя хватит благоразумия не воспринимать всё близко к сердцу?
Привет, Машуня!
Отдых идёт полным ходом. Солнце, море, кипарисы, ананасы… Шучу. Я загорела, хорошо выгляжу и в отличном настроении. Последнему в немалой степени способствует и наш общий знакомый. Он тоже здесь. Приехал на машине вместе с друзьями. У нас получилась неплохая компашка.
Пожалуй, Машенька, я начинаю тебя понимать – этот гонщик и в самом деле очень и очень… Была б, как говорится, помоложе, такая, как раньше, так влюбилась бы… Он просто чудо! Первоклассный экземпляр мужской породы.
Надеюсь, ты на меня не в обиде. Для тебя всё равно это дело прошлое. Я с ним как-то о тебе говорила. Он плечами пожал, сказал, что ты мила, но со странностями.
В меня он, по-моему, влюблён по уши.
Увидимся, расскажу всё подробнее. Пока!
Целую. Лена.
«… И там, в черноте ночи, в пустоте и незнакомости чужой квартиры, его дома – руки протянула и задохнулась, от его близости, смятенности и острой, как боль, нежности своей…»
Ленинград
1984
Французские духи
– Я номер его телефона из записной книжки вычеркнула, – говорит Люська, – чтоб ни цифирьки…
– Из себя надо вычеркнуть.
– Из себя… – соглашается Люська. – По живому.
«Прибежала тут коза, растопырила глаза», – поёт Оленька. Она прыгает на одной ноге и смеётся.
– Во-во, и я глаза растопырила, вот и осталась у разбитого корыта, – говорит Люська.
Она моет посуду, склонившись над раковиной. Волосы её растрепались и свешиваются на лоб тёмными, некрасивыми сосульками.
– У разбитой раковины, – усмехается Рита.
– Никак водопроводчика не соберусь вызвать, – машет рукой Люська.
– Мужика в доме нет – одно слово.
– А у меня есть, а все равно всё обваливается!
– Дуры мы с тобой, дуры… – глаза у Люськи печальные, глубокие. – Ума нет – в аптеке не купишь.
На дворе вечер. За окнами темно и холодно. Фонари светятся тусклыми, жёлтыми пятнышками, создают иллюзию тепла и света. Стоит та пора поздней и слякотной осени, один вид которой порождает глухую тоску и безнадёжность.
Женщины недавно вернулись с работы. Покормили детей ужином, наскоро приготовленным из полуфабрикатов, купленных в обеденный перерыв. Теперь отдыхают, пьют чай из красных в белый горох блюдечек и судачат.
– Ларку недавно видела. Выглядит! – Люська закатывает глаза, что означает высшую степень восхищения. – У неё одних французских духов дома пять банок. И все разные. – Лицо у Люськи от горячего чая раскраснелось и блестит.
– И что в Ларке? Тряпки дорогие сними – ни кожи, ни рожи. А вот ведь…
– Ларка умная, – говорит Рита.
– Да не умная она, а практичная!
– Для женщины, считай, это одно и то же.
– Французских духов хочется! – Люся аккуратно расставляет чашки на полке. – Ужас как! Мои старые уже давно кончились.
– А мои и не начинались.
– А хочется…
В прихожей низким, простуженным голосом звонит телефон. Рита берёт трубку.
– Ритуль, – говорит Медведев. – Мы тут с Архангельским у прибора засиделись. Сейчас выезжаю.
Рита молчит.
– Ну что опять? – с досадой спрашивает Медведев.
– Ничего, – говорит Рита. – Оленька сильно кашляет, весь вечер бухала, а я её завтра в садик поведу.
– Возьми больничный, – сердится Медведев.