– Зои, – Константин устало потирает заросший подбородок, – я знаю, тебе сложно. И мне сложно, поверь! Однако надо же как-то пережить это время, перетерпеть его. Мы ведь с тобой взрослые люди. Мы должны принимать взрослые решения. Обижаться – не выход.

– Я не обижаюсь. Мне просто неприятно.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь. – Хватаю салфетку и начинаю свирепо мять ее, будто именно в ней эпицентр проблем, корень зла. Прикусываю губу и еле слышно спрашиваю: – Ты хотя бы иногда думал о ней? Думал о маме?

– Конечно, Зои. Я любил ее.

– И оставил.

– Да, оставил. Не всегда мы делаем то, что хотим. У нас у всех есть обязанности. И моим долгом было вернуться в семью. Но, пожалуй, главное заключается в том, что сейчас я ни о чем не жалею. У меня есть сын, жена. Теперь есть и дочь.

– Но у меня больше нет матери.

– Это не моя вина.

– Кто знает. – Понятия не имею, зачем говорю такое. Константин ни при чем – и идиоту ясно, – но мне хочется сделать ему больно, хочется заставить его сомневаться и думать, думать, думать, ломать голову, сожалеть! Не знаю, что на меня находит. Я поднимаюсь из-за стола и говорю: – Пойду на улицу.

– Сейчас?

– Да.

– Зои. Успокойся, прошу тебя, и не устраивай сцен. Не убегай. Пойдем вместе и обсудим все вопросы, которые тебя волнуют.

Понимаю, что он не отстанет, и потому коротко киваю. Правда, истины в моих глазах столько же, сколько денег в дырявом кошельке. И пока Константин поднимается за плащом и подзывает официанта, я пулей выбегаю из кафе. Ветер тут же ударяет в лицо, смазанная пелена раннего вечера опускается на плечи, и я, изнемогая от безумного желания сбежать как можно дальше от отца, от его денег, от воспоминаний, подхожу к краю дороги и вытягиваю руку.

Будь что будет. Пусть судьба решит, что дальше.

Рядом со мной тормозит огромный, стальной байк как раз в тот момент, когда я слышу обеспокоенный голос отца.

– Зои!

Не обращаю внимания. Смотрю на толстое лицо водителя и спрашиваю:

– Подвезешь?

– Тебя? – Он криво ухмыляется. – Да куда угодно, детка! Запрыгивай!

И, да, я запрыгиваю. Незнакомец ударяет по газам, папина рука хватается за мое плечо, но слишком поздно. Мы срываемся с места, взрываем тихие улицы диким рыком и несемся вперед навстречу чему-то неизведанному. Я крепко прижимаюсь к огромной спине водителя, зажимаю глаза и чувствую себя так отвратительно, что тошнит. Что я делаю? Что творю?

– Это твой папаша? – орет мужик. Чую, как от него ужасно разит, но все же отвечаю.

– Нет.

– Куда подвезти-то, детка?

Интересный вопрос. Я оглядываюсь, вижу, как молниеносно проскальзывают то с одной, то с другой стороны фонари, дома, машины и неожиданно понимаю, что не хочу принимать решения. Больше ничего не хочу. Куда уж больше размышлений на сегодня? Я и так успела вынести себе мозг, так пусть за меня отвечает нечто нематериальное, невидимое. Пусть со мной случится то, что должно случиться.

– Я туда же, куда и ты.

– Что?

– Что слышал.

К счастью, незнакомца я подхватила себе сговорчивого. Вместо того чтобы хорошенько мне врезать за навязчивость, он усмехается и лишь прибавляет газу. Я чувствую, как переднее колесо открывается от земли, как моя спина нависает над асфальтом и верещу что есть мочи. А мужик смеется. Выравнивает байк обратно и кричит:

– Пристегните ремни, леди!

И мы едим так быстро, что я даже кричать не могу из-за буйного, прохладного ветра. Все тело сковывает судорога, я принимаю смерть, представляю, как падаю на очередном, крутом повороте и трусь лицом об асфальт, и мне от этих мыслей становится так паршиво, что живот скручивает в сотни гигантских узлов. Что я делаю? Боже, что я творю? В голове все вертятся мысли о том, как быстро несется байк, как молниеносно проскальзывают по бокам машины, как незаметно и ненавязчиво на Санкт-Петербург опускается мрачный вечер и как истошно от боли кричат все затекшие конечности. Мне кажется, я уже никогда не сойду на землю, никогда уже не смогу стоять ровно, дышать ровно, говорить ровно, как вдруг байк тормозит и я неуклюже ударяюсь лбом о толстое плечо незнакомца.